Холодно, приходится ходить быстрым шагом от одного угла здания до другого, чтобы не замёрзнуть окончательно. Мне так нужно сейчас, чтобы меня обняли, согрели и заверили, что всё будет хорошо!
Родиона до сих пор нет. Телефон молчит. Если бы он застрял в пробке или что-то случилось, он мог бы позвонить и предупредить. Я посидела бы в тепле в холле клиники, а не мёрзла бы на улице.
Чем сильнее Род опаздывает, тем отчётливее понимаю, что он не приедет. Ни денег не будет, ни необходимого на первое время, которое обещал купить… Может быть, он как-то узнал, что я ослушалась и не решилась сделать то, что он требовал?
Нет, врач заверила, что до него эта информация никогда не дойдёт, если я не попадусь ему на глаза с огромным пузом… И даже в таком случае, скорее всего, не заподозрит.
Почти в пять, замёрзнув окончательно, иду на трамвай. Надо же – Родион оказался даже хуже, чем я о нём думала… Как низко и мерзко! А ещё – трусливо. Ему не хватило смелости посмотреть в глаза женщине, которую он заставил убить ребёнка?
Наверное, даже хорошо, что он за мной не приехал. Я, может быть, ещё на что-то надеялась. А так – всё окончательно встало на свои места. Не осталось ни одной иллюзии. Так будет легче справиться с болью и предательством. Ненависть – хорошее чувство, правильное, безотказно работающее, когда нужно вычеркнуть человека из памяти и сердца.
На Новый год не еду домой, а намеренно беру дежурство. Не могу улыбаться и делать вид, что счастлива, если постоянно хочется плакать. Родители сразу поймут, что у меня не всё в порядке. Все праздники провожу в больнице, с готовностью подменяю коллег, оттягивая визит в Одессу. Я не могу решить, рассказать ли родителям, что со мной случилось, или отложить разговор до момента, когда скрывать уже будет невозможно.
Сестра по-прежнему держит меня в чёрном списке в мессенджере и соцсетях. Я один раз позвонила ей с чужого номера, но она узнала мой голос – и сразу положила трубку. Всё ещё злится.
Спасибо, что родителям ничего не рассказала, а ведь запросто могла, чтобы меня наказать. По крайней мере, мама с папой общаются со мной, как прежде, сокрушаются, что не приезжаю, и зазывают на каникулы домой. Наверное, если бы папа узнал о моей беременности, то примчался бы и потребовал во что бы то ни стало познакомить с Родионом, чтобы защитить мою честь.
Когда закрываю в университете сессию, беру в больнице неделю выходных и отправляюсь в Одессу. Я уже немного успокоилась, а дома и стены лечат. Меня встречают радушно, и я вспоминаю слова врача, что родители всегда поддержат и помогут. Нет сомнений – она права. Мои – точно будут на моей стороне. Как я могла в них усомниться?
Надя молчит, не разговаривает со мной. Перебрасываемся лишь короткими фразами по делу, когда накрываем на стол. Но хоть больше не кидается с упрёками и не устраивает отвратительных сцен. Видимо, взвесила всё и успокоилась. Она у меня умница…
А может быть, по моему виду поняла, что Родион и меня бросил, и мы теперь с ней – подруги по несчастью. Надеюсь, за неделю, которую я пробуду дома, мы сможем поговорить, и она меня простит.
В последнее время меня донимает токсикоз. Я знаю, что лекарства от него нет – нужно просто пережить и перемучиться. Стараюсь есть поменьше, чтобы не провоцировать организм. Но разве можно отказаться от маминых вкусняшек? Я так по ним соскучилась…
Восторг и удовольствие длятся недолго. Желудок реагирует закономерно, и я мчусь в объятия фаянсового друга… А потом – снова и снова…
Мама смотрит обеспокоенно. Видимо, переживает, что я отравилась её едой. Она и вправду тяжеловата и жирновата – у нас в семье странные понятия о здоровом питании. Меня удивляет, что мама не лезет с вопросами и подозрениями, никак не комментирует мою тошноту – на неё это не похоже.
– Русь, тебе какая-то Татьяна звонила трижды, – она протягивает телефон, который я оставила на кухне, когда складывала тарелки в посудомойку.
– Старшая медсестра, – поясняю ей задумчиво и тут же делаю дозвон.
– Руся, у нас тут “ЧП”: Светка упала и ногу сломала. Маша с температурой со вчерашнего дня. Всё одно к одному! Придётся тебе выйти, – командует старшая.
– Тань, но я же у родителей в Одессе… – пытаюсь отказаться.