Об этом же времени написана и повесть «Враги» с ее живым колоритом, сложными, неупрощенными фигурами пленных, экономно вылепленными характерами людей из народа.
В конце 20‑х — начале 30‑х годов А. Явич пишет много. В 1927 году вышел его роман «Путь», который вызвал интерес М. Горького. В 1935 году Р. Роллан прочел только что вышедших «Сыновей» и написал А. Явичу, что его тронула «художественная зрелость, психологическая глубина, эмоциональная насыщенность и мастерство». (Оба эти романа были как бы черновыми вариантами и подступами к более позднему роману — «Андрей Руднев (Утро)», — который писатель считал одной из главных своих книг.)
В те годы А. Явич много ездит по стране, и эти поездки дают ему материал для новых рассказов и повестей. Среди них — цикл «Калмыцкая степь» (1940), в котором запечатлены колоритные нравы калмыков, выведены своеобразные люди с особым укладом жизни и особенным мировосприятием.
После войны он пишет «Севастопольскую повесть» (1948) — рассказ о последнем дне батареи, которая до последнего снаряда и последнего человека дралась с фашистами. Один из персонажей повести, фронтовой корреспондент Озарнин, схож с самим писателем, и можно предположить, что в нем есть автобиографический материал. Есть он, видимо, и в Озарнине из «Маленького романа» (1945) — повести о драматической, нервной, дерганной влюбленности двух очень не похожих, очень не подходящих друг другу людей…
Главные персонажи многих книг А. Явича — люди, близкие друг другу по своему нравственно–психологическому типу. Это романтики, идеалисты — в житейском смысле этого слова, — люди, которые смотрят на мир сквозь призму своих идеалов и резко делят его на свет и темь — то, что близко их идеалам, и то, что враждебно им. Чувства обычно больше правят ими, чем разум, и восторженный идеализм — их основной психологический двигатель.
Таков поначалу и Андрей Руднев из «Утра» (1956). Этот роман А. Явич писал десять лет, а готовился к нему около тридцати, с первых своих писательских шагов.
Андрей — журналист большевистской газеты. У него особый романтизм — революционно–якобинский, и даже газетный псевдоним у него — Якобинец. В начале гражданской войны он добровольцем уходит в армию, и вот — его первый бой, бой–хаос, бой–сумбур, бой–столпотворение.
Цепи врагов идут на окопы, и вспышка чувств кидает Андрея первым в контратаку. Он срывается им навстречу, но тут же в нем вспыхивает другой импульс: «…злобное, неодолимое омерзение к войне, к смерти, ко всему тому чудовищному, враждебному человеческой природе, что делалось на этом разрытом, истоптанном, исковерканном поле».
И, оглушенный этой вспышкой, он вдруг кинулся бежать — «бежать от этого ужаса, когда люди, ничем не отличающиеся друг от друга — ни одеждой, ни языком, — опьяненные жаждой крови и убийства, сейчас же, вот сию же минуту ударят в штыки».
Это — одна из ключевых сцен романа, та самая острая ситуация, которая, как рентген, просвечивает глубины характера и, как увеличительное стекло, укрупняет все в человеке — его доблести и слабости, достоинства и изъяны.
Чувства Андрея легче всего назвать первым страхом новичка, трусостью дебютанта. Наверно, доля такого страха в них есть, но главное тут — страх не за себя, а за других, «за человечество»; это ужас перед смертоубийством, противным самой природе человека, ужас перед варварством войны — самого бесчеловечного состояния человеческой жизни.
Это чувства «общечеловека», а не «эго–человека», не обычного естественного «я-центрисга». И вместе с тем это чувства внесоциального человека, которые режуще диссонируют с классовым долгом Андрея. И проявляются они — в поведении — как эгоистическое, только о себе заботящееся бегство от этого варварства.
Впрочем, Андрей быстро приходит в себя. Его охватывает ужас от того, что он сделал, и в новых боях он всегда кидался в самые горячие точки, а отвага его была отчаянной храбростью самолюбия, храбростью напоказ.
Таким был Андрей в начале пути: неустойчивый эмоционал, готовый отдать жизнь за высочайшие идеалы — и за то, чтобы не прослыть трусом. Он незрел, полон противоречий, но в душе его с самого начала есть то, что станет потом его стержнем — тяга к настоящему, а не к мнимому добру, решимость бороться с настоящим классовым врагом, с истинным социальным злом. Эта тяга уже с самого начала правила им, и она привела его к революционерам–большевикам.