Эка, леший! Это Нуват, полевой пешеходец. Во что он метится? Нигде ничего не видно. Он как-будто заснул над ружьем.
Нуват — великий охотник. Лето и зиму он бродит по тундре пешком, с ружьем за плечами. В сумке у него порох и кремни, и трут, нож у бедра, топор за поясом. И больше ничего. Даже собаки у него нет. Он не знает устали, ходит кругами и петлями вместе с диким оленем, выхаживает в день верст по сто.
Застрелит оленя, вырубит яму в мерзлой земле, мясо положит в яму, дерном прикроет, еще и метку поставит, сам пойдет дальше. Добрые люди потом приезжают и находят, и воруют. Многие русские казаки едят это мясо и славят бога.
Над ним смеются, говорят, что он всю пустыню ископал своими погребами. Чтобы ему заодно вырубить погреб побольше да и таскать с собой с места на место!
Нуват чукотского рода, но хорошо говорит по-русски. Ничего у него нет, ни чаю, ни сахару, ни ситцевой рубахи под его меховой одеждой. Он весь в долгу у встречного и поперечного. Дикий олень тоже у всех в долгу. Кто поймает, тот и шкуру спустит.
Я встретил его однажды в поле. Был дождь и ветер.
Он забрался в огромную груду наносного леса, развел огонь, снял одежду и уселся голый. Со всех четырех сторон он обложил себя кострами, сидел и дымился от пара…
Мы всходим наверх и подходим к костру.
Нуват не спит. Глаза его широко раскрыты. Рука закоченела на узком ложе ружья. Весь он как деревянный.
— Нуват, чего ты?
Он поднимает голову и смотрит на нас тусклым, стеклянным, бессмысленным взглядом.
— Уйдите, убью!..
— Ты на кого, сатана?
Он долго молчит, и взгляд его постепенно яснеет.
— Духи, — говорит он или, скорее, шепчет. — Кишат, мочи нет.
Вот отчего в этой пустыне так тихо и так странно. Духи кишат кругом и носятся без ветра, и подступают незримые в каждой струйке тумана, что поднялась над рекой.
— Кругом духи, — шепчет Нуват, — в земле и в воздухе. Рыщут, крадутся. Я в него мечу, а он в меня.
Не знаю только, какие это духи. Покойники, должно быть. Непогребенные с тундры и утопленники из океана. В прошлую зиму молодой Кулдаренок с зятем своим утонули во льдах на тюленьей охоте.
И наши тут есть, все добровольные, ибо для наших здешняя жизнь не лучше смерти. Эдельман утопился, и Гуковский застрелился, и Калашников поднял на себя руки от несмываемой обиды. Призраки их тоже, быть может, перелетают через пустыню, с востока направляются на запад…
— Покойники приходят, — говорит Нуват. Он как-будто прочитал мои невеселые мысли.
Васька Дауров нагибается и жадными глазами смотрит в лицо Нувату.
— Кто приходит к тебе?
— Жена приходит. Волосы распустит длинные. Чешет их гребнем. Смотрит в лицо, только словами не говорит.
Нуват недавно был хозяином и женатым человеком, но ему не было счастья в женах. Первая жена была старее его, по отцовскому выбору. Она умерла от заразы. Вторую жену не хотели отдавать за него. Он выкрал ее из дому. В ближайшее лето она вышла из шатра в поле собирать коренья и с тех пор не возвращалась. Говорят, что родители в гневе заколдовали ее разум. Быть может, она утонула или заблудилась. Нуват бросил шатер и пошел на поиски.
С тех пор он ходит по тундре и не возвращается домой.
— Я ли не любил ее, — шепчет Нуват. — Увижу — ум теряю. Реки перебредал, чтобы увидать ее. На руках ее переносил, чтобы она не замочила ноги.
— Брось, не думай!
Он подымает голову и говорит с испугом:
— Не покидайте меня. Возьмите меня с собой…
— Полно тебе, притча. Уймись, ненашинская!.. Идем с нами на лебединую охоту!..
Озеро Седлы лежит в самом сгибе каменной гряды Едомы. С трех сторон у него ржавое болото, а с четвертой — бурый кряж, высокий и ровный, как вал. В своей темной рамке оно лежит широко и округло, как светлая чаша.
На озере лебеди. Они разбросаны далеко кругом, как белые клочья, как-будто кто бросил сверху горсту пуха, и она рассеялась по ветру и упала на воду.
Дальние белые лебеди, мы сделаем вас нашей добычей…
Тихо мы подползаем с разных сторон к синему озеру, так тихо, — сами себя не слышим. Как-будто лисица в траве. Сделаем шаг и замрем, и ждем, и глядим, не началась ли тревога, ибо лебедь — царь-птица северной тундры — всегда настороже. Только услышит малейший шорох, привстанет на длинных ногах, — вытянет шею и глянет, и вдруг сорвется с места — и поминай, как звали. Уйдет в болото, нырнет в «зыбун» с головой, только кончик черного носа выставит наружу и дышит незаметно.