Зубцы его короны и красная мантия сверкали, когда он встряхивал вороными кудрями – весь исполненный песни.
Он говорил о вершинах, где вечное солнце, где орел отвечает громам.
Приглашал встать над пропастями.
Он говорил, что туманы должны скрыться, сожженные солнцем, и что ночь – заблуждение.
Огненным пятном горели одежды королевские пред троном, а кругом стояла гробовая тишина.
Хмурились воины, потому что он говорил о сумраке рыцарям сумрака, и только юная королева восторженно слушала эти песни.
Солнце село. В готические окна ворвался багрово-кровавый луч и пал на короля. И казался молодой король окровавленным.
В ужасе королева отшатнулась от супруга своего.
Усмехались седые фанатики, сверкающие латами по стенам, радуясь желанному наваждению.
Из открытых дверей потянулись вечерние тени, и стая северных богатырей окунулась в тень.
И сквозь тень выступали лишь пасмурные лица закованных в сталь фанатиков, искаженные насмешливой улыбкой.
А кругом была тишина.
Поник головою король. Черные кудри пали на мраморный лоб.
Слушал тишину.
Испугался. Забыл слова покойника. Убежал с королевой из этих стран.
Они бежали в северных полях. Их окачивало лунным светом.
Луна стояла над кучкой чахлых, северных берез. Они вздохнули в безысходных пустотах.
Королева плакала.
Слезы ее, как жемчуг, катились по бледным щекам.
Катились по бледным щекам.
И тоска окутала спящий город своим черным пологом. И небо одиноко стыло над спящим городом.
Туманная меланхолия неизменно накреняла дерева, Стояли дерева наклоненные.
А на улицах бродили одни тени, да и то лишь весною.
Лишь весною.
Иногда покажется на пороге дома утомленный долгим сном и печально слушает поступь ночи.
И дворы, и сады пустовали с наклоненными деревами и с зелеными озерами, где волны омывали мрамор лестниц.
Иногда кто-то, грустный, всплывал на поверхность воды. Мерно плавал, рассекая мокрой сединой водную сырость.
На мраморе террасы была скорбь в своих воздушно-черных ризах и неизменно бледным лицом.
К ее ногам прижимался черный лебедь, лебедь печали, грустно покрикивая в тишину, ластясь.
Отовсюду падали ночные тени.
Почивший король приподнял мраморную крышку гробницы и вышел на лунный свет.
Сидел на гробнице в красной одежде, отороченной золотом и в зубчатой короне.
Увидел грусть, разлитую по городу, и лицо его потемнело от огорчения.
Он понял, что его сын бросил эту страну.
И он пригрозил убежавшему сыну мертвой рукой и долго сидел на гробнице, подперев усталой рукой старую голову.
А молодой король с королевой бежал в одиноких полях. Их окачивало лунным светом.
Луна стояла над кучкой чахлых, северных берез, и они вздохнули в безысходных пустотах.
Король плакал.
Слезы его, как жемчуг, катились по бледным щекам.
Катились по бледным щекам.
Наконец, они углубились в леса и много дней бежали между деревьев. Стволистая даль темнела синевой. Между стволов ковылял козлоногий лесник, пропадая где-то сбоку.
Еще водились козлоногие в лесу.
Но они не смущались, и когда нашли лесную поляну с одинокой мраморной башней на ней, то начали взбираться на вершину великой мраморной башни.
Много веков в этих странах тянулись к вершинам, но король с королевой впервые всходили к вершине мраморной башни.
Утро смотрело на них хмурым взором, когда они поднимались по витой беломраморной лестнице, заглядывая в боковые окна.
Да леса качались, да леса шумели. Леса шумели.
Шумели,
Еще не было зари, но мерцал бледный, утренний свет. Что-то свежее звучало в реве дерев, что, прошумев, вздрагивали и застывали в печалях.
Король с королевой были уже над лесами: открывалась даль стонущих сосен и лесных, холмистых полян в тумане.
Вон там, на горбатой поляне, одинокая сосна, обуреваемая ветром, беззвучно кивала вдаль.
Свободная птица, пролетая сбоку, приветствовала их на высоте резким возгласом.
Встали туманы, пригретые лаской. Башня выходила из розовой мглы. На вершине ее была терраса с причудливыми, мраморными перилами.
На вершине король в красной мантии простирал руки востоку.
Королева улыбалась.
Алмазные слезы капали из пролетающей тучи. Низкое темное облако прошло на туманный запад.
А прямо была лазурь свободная и бледно-голубая,
В тот час родилась королевна. Пала красная мантия на мрамор перил. Король, весь в белом шелку, весь в утренних, алмазных искрах, молился над ребенком своим.