— Ай, Аллах мой! — воскликнула Сажида, схватившись за голову. — Это наша килен войдет в избу одинокого мужчины? Что за новости!
— Я пойду к больному. К умирающему.
— Ты же его терпеть не могла, — напомнил Ильмурза.
— Мало ли что было и быльем поросло, — повела плечом Танзиля. — А чего я здесь торчу? Свершу доброе дело.
— Это доброе дело — присматривать за беглецом?! — закудахтала Сажида.
— Азамат хотел идти к Салават-батыру. Он же не струсил, не сбежал с поля боя. Верю, что кайнеш Кахым благословил бы меня на услужение больному.
— Ты моего Кахыма не задевай! — рявкнул Ильмурза. — Наш сын — высокий турэ, он на войне.
Но упоминание о любимом сыне подействовало на Сажиду умиротворяюще, и она захныкала:
— Конечно, дело божье — помогать скорбящим и немощным. Атахы, — обратилась она к мужу, — а вдруг Аллах нас накажет за то, что не пустили Танзилю.
Ильмурза почесал бороду, походил по горнице, посопел.
— Э-эй, да пускай делает что хочет. Не совладать мне с такой шальной килен! Но смотри, — он выпучил глаза, затопал ногами в белых шерстяных носках, — грех ляжет на твою душу, а мое дело — сторона. Ай-хай, да разве Азамата мыслимо поднять на ноги? Шевелиться не может, так его исхлестали, мясо, поди, клочьями летело.
У Танзили уже дрогнули ноздри, она накинула бешмет и понеслась по улице. В доме Азамата — лютый холод, в щелях ветер свистит, как в поле. Танзиля накопала в погребе еще не промерзшей за зиму глины, смешала ее с навозом, замазала углы, дыры в стенах, в двери, в полу, в полуразвалившийся чувал вставила камни, выпрошенные у соседей, разожгла огонь — дрова тоже взяла взаймы у соседей.
Аул гудел сплетнями, у ворот стояли языкастые, злые старухи и любопытные молодухи, но Танзиля, не обращая внимания на их осуждающие взгляды, помчалась обратно в дом свекра, вернулась скоро с кастрюлей.
Вечером растерянная кухарка сообщила Сажиде, что исчез чугун с похлебкой, хозяйка всплеснула руками и засеменила к мужу с жалобой, но Ильмурза лишь сплюнул, надел шубу и зашагал в мечеть к намазу.
А в доме Азамата задорно трещали в чувале дрова, блики пламени бегали по стенам. Согрев похлебку, Танзиля кормила его с ложки — до того ослабел, что голову поднять не смог.
— Зря ты мучаешься со мной, — прерывающимся голосом сказал Азамат. — Не стою я такой заботы. Я пропащий.
— Аллах не допустит твоей смерти, — горячо произнесла Танзиля. — Ты благородный! Салават от тебя не отрекся бы. Клянусь, я тебя исцелю.
В сумерках пошла она к знакомой старухе-знахарке, получила от нее мисочку с волшебным настоем лесных и луговых трав, напоила им Азамата, и он уснул в блаженной истоме на нарах возле пышущего жаром чувала.
А неутомимая Танзиля полетела к дому свекра, шмыгнула на задний двор.
Утром кучер доложил хозяйке, что вчера вечером ее килен увезла воз сухих березовых дров, свалила во дворе Азамата.
Взвизгнув от негодования, Сажида поспешила к мужу, но Ильмурза вздыбил бороду, затопал ногами:
— Сама виновата: ах, грех, ах, Кахым! А я что поделаю с этой настырной молодухой?
Вбил ноги в валенки, надел шубу и отправился в мечеть к утреннему намазу.
Сидя около ровно дышащего во сне Азамата, Танзиля думала: «Чего это вековать мне в чужих стенах, в доме свекра? Здесь хоть и покалеченный, но живой Азамат, и я ему нужна. Свяжу с ним свою судьбу. Хватит мне ютиться у стариков, стану жить своим домом, хоть и впроголодь, хоть и полунищей. Лишь шайтан мыкается без надежды, потому так и злобствует. А я надеюсь, что Азамат поправится, подобреет, война закончится, и мы с ним проживем жизнь счастливо».
Не от чудодейственного навара, и не от тепла в доме, и не от горячих похлебок, а от щедрой доброты Танзили Азамат круто пошел на поправку.
Сажида прислала за Танзилей служанку, пригласила к себе.
Азамат уже сидел на нарах, смотрел, как засуетилась Танзиля, как натянула легкие кожаные сапожки.
— А почему ты валенки не носишь? Или каты с суконными голенищами? На улице же мороз, вот и студишь ноги.
Танзиля не привыкла в доме свекра к такой заботливости и прослезилась.
— Я ведь не хожу, а бегаю! — с притворной бодростью сказала она полуотвернувшись.
Ильмурза с Сажидой сидели в горнице с унылым видом.
— Что случилось? Плохие вести с войны? — бросилась к ним Танзиля, почувствовав угрызения совести: совсем забросила стариков.
— Нет, сыночек, слава Аллаху, жив-здоров. Недавно привезли из Оренбурга послание. Кахым — турэ! — гордо сказала Сажида-абей.
— Так чего же?..
— А то, что без тебя жилого духа в доме нету. Возвращайся-ка, килен, киленкэй, миленькая, обратно.