Кахым велел ему принять командование над всеми сотнями, а сам, не позавтракав, поскакал с конвойцами к генералу Сеславину — с отчетом о минувших боях и за приказом на ближайшие дни.
Александр Никитич был доволен, обнял Кахыма, хвалил джигитов и русских казаков, велел представить к награждению отличившихся.
— А каковы планы? — спросил Кахым.
— Планы генерала Шварценберга мне неизвестны, да и сомневаюсь, что у него есть какие-либо планы, — сказал Сеславин, дерзко топорща усы. — А я лично считаю, что нам — значит, и вам с Первым полком, и мне с уральцами и донцами — надо не пустить отходящие французские полки в Париж, оттеснить их от переправы, сдвинуть в сторону, чтобы столица Франции осталась беззащитной.
Кахым восхитился блеском рассуждения Александра Никитича и возблагодарил судьбу за то, что после мудрого Петра Петровича Коновницына его непосредственным командиром и наставником стал Сеславин.
25
Император Александр Павлович весною 1814 года глубоко уверовал в свои полководческие дарования, постоянно вмешивался в приказы Барклая-де-Толли, которому сам же доверил командование русской армией, где не было ни пруссаков, ни австрийцев, ни шведов, требовал непрерывного наступления. У Барклая был и изрядный ум, и огромный военный опыт, и мужество, какое он так достойно проявил в 1812 году под Смоленском. И он, как и незабвенный Михаил Илларионович, считал, что война выиграна, что надо беречь измученных двумя годами тяжелейших боев солдат, что пора действовать дипломатам, стремясь к бескровному освобождению Парижа.
И в марте маршал Мармон капитулировал.
Еще кое-где по линии фронта вспыхивали и быстро угасали перестрелки, еще весенними сырыми темными ночами и башкирские джигиты, и пластуны-донцы Платова налетали на бивуаки французов, беспощадно рубя солдат и по-прежнему не беря пленных, еще гремели иногда пушки то со стороны союзников, то с позиций наполеоновской артиллерии, но война закончилась, одна из самых кровопролитных в истории, война, которую и русские, и все народы России единодушно назвали Отечественной.
В лагерь Первого полка заехал адъютант царя Александра Михаил Федорович Орлов, с которым Кахым встречался не раз за эти годы.
— Ну как, трудно было остановить рвущихся в Париж башкирских казаков? — спросил Орлов смеясь.
— И не спрашивайте! — ответил Кахым. — Джигиты озлоблены, мечтали отомстить за тысячи уничтоженных городов и деревень! Лютая ненависть к Наполеону и его солдатам. Мечтали разворошить Париж как муравейник.
— Сейчас заезжал к гренадерам. И они недовольны, что остановили наступление нашей армии на рубежах Парижа. Галдят, даже не соблюдая чинопочитания.
— Вот видите!
— Победители должны быть великодушными, — сказал полковник Орлов, и трудно было понять, повторяет ли он царские слова или высказывает свое убеждение. — Надо, чтобы французы встретили нас как освободителей от тирании Наполеона, а не как мстителей.
— Отвлеченно вы размышляете верно, — сказал Кахым, — но я-то с передовыми разъездами вошел в объятую пламенем Москву, когда французские обозы с награбленным добром еще тянулись по Калужской дороге. Видел, как рушились от взрывов стены Кремля и храмы, к счастью, не все и не всюду. Фитили отсырели… Я мусульманин, но и ныне содрогаюсь от такого оскорбления святых мест, а Наполеон-то и французы — христиане. Как же мне взывать к доброте моих джигитов?
Орлов пристально посмотрел на взволнованное лицо Кахыма, видимо, не ждал от него такой страстной исповеди, не нашелся, как возразить, пожал плечами и поскакал с ординарцами к Пашенской заставе.
Через несколько дней победители торжественно вступили в Париж.
Первыми ехали строем конные гвардейцы и прусские кавалеристы. Духовые оркестры гремели ликующими маршами. Вдоль улиц стояли толпы жителей, пожалуй, до того усталых от наполеоновских непрерывных войн, что казались безучастными: никто не приветствовал победителей, но и с ненавистью на них не смотрели.
Толпы оживились, когда появились казаки атамана Платова с высокими пиками, в красных мундирах, с окладистыми, до пояса, бородами.
А вот и под певуче-задорные мотивы кураев хлынули сотни башкирских казачьих полков — Первого, Второго, Четвертого, Пятого, Восьмого, Девятнадцатого, Второго мишарского, Второго тептярского. Джигиты в чекменях, в меховых остроконечных шапках, на ногах каты с суконными голенищами, за спиною лук, в колчане стрелы, копья приторочены к седлам.