— Когда приехал сюда, то, признаюсь, с недоверием относился к башкирам. Пять лет прошло, теперь говорю честно, твердо — удивительно чистосердечный народ. И вполне мирный. За эти пять лет ни бунтов, ни волнений. Надо лишь с уважением относиться к башкирам, соблюдать все законы. К сожалению, некоторые русские чиновники и офицеры набаловались безнаказанно нарушать законы, отсюда и поводы к беспорядкам… Вот полковник Углицкий, — он с доброй улыбкой посмотрел на атамана оренбургских казаков, — живет здесь с тысяча семьсот семьдесят второго года и лучше меня знает башкир, он подтвердит мои наблюдения.
— Да, башкиры всегда отважно сражались за честь и славу России, — горячо подхватил Углицкий, качнув тучным животом, тяжело отдуваясь.
Князь извинился перед гостями, попросил не обращать на него внимания — играть в карты, разговаривать, музицировать — и отправился на привычную ежевечернюю прогулку.
Юный Волконский, Сережа, стройный, румяный, подошел к атаману. Василий Андреевич утопал в кожаном кресле, косое брюхо буквально подпирало подбородок, дышал Углицкий со свистом, страдая одышкой.
В сюртуке, со свежевыбритым лицом Сережа походил на учащегося дворянского пансиона, старшеклассника, а ведь он, восемнадцатилетний, уже воевал в 1806–1807 годах против французов, был штаб-ротмистром кавалергардского полка, кавалером ордена Владимира четвертой степени.
— Василий Андреевич, вы говорите по-башкирски? — почтительно спросил князь.
— А конечно… Приятно и полезно знать язык народа, с которым ты живешь бок о бок, стережешь границу с немирной Степью, воюешь против супостатов, — вяло сказал атаман: его уже клонило ко сну. — Мне ведь шестьдесят пять. Вся жизнь прошла среди башкир.
— Что же, они всегда воевали в составе русской армии?
Атаману понравилась любознательность юноши, он заговорил оживленнее:
— Всегда! И заметьте: добровольно присоединились к Московскому царству. Уже в шестнадцатом веке, в Ливонскои и Крымской воинах участвовали башкирские конники. В Смутное время против поляков, под знаменами Минина и Пожарского сражались, Кремль от панов освобождали!.. И в Северной войне при Петре Великом против Швеции стойко рубились четыре тысячи башкирских казаков.
— Случайно мне попались труды географа Кирилова, — сказал Сергей, — в них много ценных сведений об Оренбургском крае и башкирах.
Атаман одобрительно кивнул:
— Замечательные труды, замечательные! Кирилов долго жил здесь, досконально изучил историю, нравы башкир. Он руководил экспедицией по строительству Оренбурга и укреплений на границе. Какое-то противоречие во всех его оценках! — с досадой повел плечом Углицкий. — Восхвалял воинскую доблесть башкирских конников, а сам проявлял к ним жестокость. При нем башкир грабили немилосердно.
— Потому они и бунтовали! — не задумываясь воскликнул Сергей.
— Сами виноваты, — грубо заявил атаман. — Жили бы тихо, покорно, а то гонор этакий, претензии… Нет, я к башкирам отношусь хорошо, признаю их выдающиеся боевые доблести, но иногда, знаете… И Кирилову часто приходилось прибегать к крайним мерам, да и мне…
— Какой же уважающий себя народ смирится перед угнетением? — пылко сказал юноша.
Углицкий смекнул, что в разговоре появился опасный оттенок, и быстро свернул в сторону:
— И в Семилетней войне две с половиной тысячи башкирских всадников участвовали в битвах у Румянцева и Суворова, тогда еще подполковника. В Берлин вступили вместе с драгунами и казаками!..
В гостиную вошел посыльный Филатов, бойкий мальчишка с плутовскими глазами.
— Ваше сиятельство, ваш батюшка князь Григорий Семенович ожидают вас в столовой.
— Иду.
Сергей поблагодарил атамана за интересную и поучительную беседу и быстро пошел за Филатовым — отец не терпел ослушания.
13
Не успел муэдзин с минарета закончить певучий призыв правоверных к намазу, как гулко зазвонили колокола оренбургских церквей.
Сережа Волконский проснулся, сладко потянулся на перине — и спать уже не хочется, и плестись с отцом в церковь нет желания, но ведь вчера обещал, значит, надо поторапливаться умываться, надевать мундир… «Нет, пора возвращаться в Петербург, где просвещенные друзья, театры, балы, гулянья. Скучно в провинциальном захолустье, однообразно. Надоело — то церковь, то карты. Уеду!»
И за утренним чаепитием Сережа, не поднимая глаз, несмело сказал:
— Мне пора ехать домой.
Князь удивился: вчера еще сын веселился, был беспечным, оживленным и вдруг затосковал, приуныл, с чего бы? Может, в Петербурге любимая девушка? В конце концов, сыну восемнадцать. Было бы странно, если бы юноша не влюбился, не страдал, не безумствовал.