Вокруг и позади тарантаса ехали на рысях конвойные казаки-башкиры; как Сергей ни отнекивался, но ему твердо сказал Ермолаев, что сыну военного генерал-губернатора выезжать в кантон без конвоя непристойно, и пришлось подчиниться.
Сергей Григорьевич был в безмятежном настроении — он избавился от бессмысленного, тягучего сидения в губернаторском дворце, от созерцания одних и тех же, то раболепных, то развязных от выпивки, чиновников и офицеров, от слушания провинциальных сплетен. Утро было тихое, прохладное, неутомимые башкирские кони легко несли тарантас по укатанной, ровной степной дороге.
Дважды переехали вброд мелководную, но быструю реку Хакмар. Постепенно степь менялась — вздымались серебрящиеся ковылем холмы, по оврагам и в низинах потянулись густые кустарники, а за полдень показались на горизонте обрамленные синевою горы.
Степь гудела от баснословного изобилия жизни: перепела вольно разгуливали по дороге, взлетая прямо из-под колес, суслики пересвистывались, сидя серыми столбиками у нор, с любопытством разглядывая проезжавших, у озер и речушек роились с кряканьем утки и гуси. Воздух, прогретый насквозь лучами жаркого солнца, был сладко-густым, словно мед. На беспредельном небосводе ни облачка.
Миновал полдень, и трава стала зеленее, а листья одиноких деревьев темнее, потянуло сыростью, и кучер сказал, что пора бы остановиться — лошади притомились, да и путникам не мешало бы пообедать, а заодно и поужинать. В тени старой ольхи, на берегу извилистого ручья распрягли лошадей и пустили их по лугу, развели костер.
— Хор-рошо здесь у вас, — сказал Сергей Григорьевич. — Рай, настоящий рай! Вода в родниках, как нектар, воздух, как сметана — не надышишься.
— Хотите рыбу лучить? — спросил князя Кахым.
— Как это лучить?
— Давайте здесь заночуем и ночью, в темноте, пойдем лучить.
Князь согласился. Найдя на берегу поваленную ураганом сосну, Кахым и кучер топорами стали щепать лучину, смолянистую, янтарного цвета, вязали в пучки, а Сергей Григорьевич пошел в урему, в заросли смородины, крупной, как владимирская вишня.
— Изорвете мундир, ваше сиятельство, — обеспокоился Кахым. — И оцарапаетесь. Полежите на паласе, а мы вам соберем ягод.
— Нет, когда сам собираешь, то ягода слаще, — не согласился князь, хрустя сучьями.
«Не к лицу сыну князя, офицеру лазить по кустам! Лежи — принесем. Умей оберегать свой сан!» — осудил Волконского Кахым, — он не понял, что простота, с какой держался Сергей, и свидетельствовала о его разумном воспитании.
Сняв сапоги, засучив штаны выше колен, Кахым взял у кучера пучок горящей лучины и острогу с двумя зубьями, похожую на вилы. И вошел в воду, зашагал, прочно ставя ноги на песок и гальку. На перекате, где речка мелела, неподвижно стояли рыбы, видимо, хариусы, слегка шевеля плавниками и хвостами. Князь шел по берегу и внимательно наблюдал за Кахымом. Рыболов поднял выше лучину, чтобы глубже, яснее видеть, и молниеносным ударом остроги пронзил длинного хариуса, выбросил на траву. Угольки с шипеньем падали в воду. В азарте Кахым метал и метал острогу, метко, ловко подцепляя рыб, швыряя их к ногам князя.
— Почему рыбы не двигаются? — спросил он.
— Спят.
— И не слышат твоих шагов, бульканья от ударов остроги?
— Я же иду снизу вверх, против течения.
— Да хватит тебе, не жадничай, — попросил Волконский.
Кахым послушался, вышел, но напоследок, уже с берега подцепил в омутке еще несколько тучных рыб. И верно, пора кончать — лучина вся догорела.
— Куда нам столько рыбы? — удивился князь.
— Уху сварим из двух-трех наваров, а то, что останется, бросим птицам.
Волконский внимательно следил за тем, как колдовали Кахым и кучер, — сварили по первому разу и процедили навар, а рыбу выбросили, запустили еще потрошеных длинных хариусов, дождались, когда закипит, и снова процедили, сварившуюся рыбу выбросили и лишь по третьему разу опустили в котел большие, тщательно очищенные и промытые куски, посолили, засыпали сушеную пахучую травку. Уха бурлила в котле, сбивая пену, разнося по тихому берегу благоуханье.
Князю преподнесли тарелку янтарной, припахивающей дымком наваристой ухи. Вкус был отменный, горожане и не ведали никогда такой благодати. Волконский с наслаждением выхлебал тарелку, но от добавки отказался, зато Кахым и кучер прикипели к мискам, деревянные ложки так и мелькали, такой навар и жирная, почти бескостная рыба — диковинное лакомство. Едва отвалились, пришлось полежать ничком у костра. Волконский терпеть не мог пиршественного обжорства, отец-солдат приучил к умеренности, но здесь, в тишине и прохладе у реки, еда была священнодействием, он любовался Кахымом и кучером и втайне позавидовал их аппетиту.