Но ослушаться отца невозможно.
К молодому Волконскому в доме старшины привыкли, подкупала простота и учтивость его обхождения, его любознательность — Кахым переводил ему пословицы, прибаутки, слова песен, а князь записывал все в большую тетрадь в клеенчатом переплете.
Настал день отъезда.
С утра в дом старшины шли аксакалы, чтобы попрощаться с гостем. Женщины издалека бросали на него ласковые взгляды, но подойти ближе не могли по обычаю.
Разговоры велись степенные:
— Его отец, генерал-губернатор, с самим царем знаком, а сына воспитал в простом духе.
— Слава Аллаху, Кахыма с собою не увозит!
— Хороший, душевный молодой князь! С недельку бы еще погостил.
— С отцом не поспоришь — вызвал.
Тройка на рысях подкатила к крыльцу. На козлах — вездесущий Азамат. Как это он ухитрился стать кучером? Но непомерная гордыня Ильмурзы заставила его усадить молодого князя в свой тарантас, запряженный самыми неистовыми конями из табуна старшины юрта. На казенном тарантасе, на казенной тройке повезли в Оренбург подарки и Ермолаеву, и чиновникам губернской канцелярии, и закадычным дружкам Ильмурзы.
Князь со всеми пришедшими попрощался за руку, а женщинам, толпившимся во втором дворе, поклонился, приложив руку к блестящему козырьку военной фуражки, что их умилило.
Напоследок князь обнял и трижды поцеловал в щеки Ильмурзу.
— Спасибо за все, спасибо!
Старшина до того растрогался, что прослезился.
— Вам спасибо, ваше сиятельство! Следующим летом опять приезжайте, милости просим, вместе поедем на кочевье с табунами.
— Бог даст — приеду, — улыбнулся Волконский. — Кумыс приеду пить. Привык к кумысу, очень нравится, так и тянет глотнуть.
Аксакалы и Ильмурза так и засветились от удовольствия.
От летней кухни спешила запыхавшаяся старшая жена Сажида с увесистым бурдюком кумыса — подарок князю, но сама она передать князю не могла, а вручила мужу, и Ильмурза с поклоном поднес его Волконскому.
— Будь здоров, сынок Сергей, — сказала Сажида, прикрыла рот углом платка и отошла.
Старшина кряхтя, бережно положил бурдюк в тарантас, под козлы, объявил хвастливо:
— От девяноста девяти болезней кумыс исцеляет! Это — на дорогу, и в Оренбург еще пришлем, а к будущему лету, к приезду наготовим самого сладкого, самого полезного!
Кахыма князь обнял перед самым отъездом, поцеловал, а уже из тарантаса сказал таинственно:
— В Петербурге увидимся! — А затем и отцу обещал: — На следующее лето приеду к вам вместе с Кахымом.
Ильмурза ничего не понял, но на всякий случай расплылся в елейной улыбке.
Работники распахнули обе створки высоких ворот, Азамат дернул вожжи, звякнули, залились дорожной песенкой колокольцы, лошади плавно вынесли тарантас на улицу, а затем помчались во всю прыть. Позади, на некотором расстоянии мчались джигиты конвоя.
У домов, как и в день приезда, стояли жители, кланялись князю, на этот раз не по обязанности, а от чистого сердца.
Оглядываясь, Волконский помахал рукой старшине, Кахыму и аксакалам, стоявшим у ворот, а жителям аула он улыбался, прикладывая ладонь к козырьку. У него защемило сердце: придется ли еще приехать в башкирскую деревню, повидаться с такими бесхитростными, поэтическими людьми?..
А лошади несутся сломя голову — они застоялись в конюшне Ильмурзы, они могучие, выносливые. Азамат изредка, для порядка, поднимает кнут вверх и посвистывает. Позади, в клубах пыли летят во весь опор всадники.
Князь задумался о судьбе башкирского народа. Как помочь им? Иностранные купцы за бесценок скупают их земли, от них не отстают и наши отечественные помещики, заводчики, чиновники всех рангов. Что же останется через десятилетия башкирам? Горы и угрюмые леса. Поневоле взбунтуешься!..
— Господин князь! Бачка! — Азамат коверкал русское слово «батюшка». — Скажи мне…
— Да, что тебе? — спросил Волконский, как бы очнувшись от дремы.
Азамат перевел тройку на ровную рысь и повернулся лицом к князю.
— Ты живешь в Петербурге?
— Да.
— И царя видел?
— Конечно, видел, и много раз.
— О-о! — воскликнул потрясенный Азамат. — И царь тебя знает?
— Еще бы! Разговаривали наедине. Гуляли. Катались верхами.