— А обратно из девчонки в парня можно превратиться?! Мы же не хотим быть навсегда девчонками.
— Понимаю, что не хотите быть бабами, — с горькой усмешкой промолвила Танзиля. — Да, можно, для этого надо вернуться по радуге на наш берег.
Мальчишки улепетнули вперегонки туда, где якобы упиралась в землю одним концом цветная радуга.
Кахым с трудом удержался от смеха: «До чего она милая, какова плутовка!..»
— Пускай не подслушивают разговоры взрослых, — объяснила ему Танзиля, — а то залетит в ухо словечко, вот и загуляет по аулу сплетня. Ну что ты решил открыть мне, кайнеш?
Без утайки он поведал ей о намерениях отца.
Бедняжку то бросало в жар, то в холод, она и багровела и бледнела.
— Оттого и рычал на меня?
— У меня есть любимая девушка.
— Есть, значит, есть, и слава Аллаху, совет да любовь, а мне что до этого, кайнеш?
— Помоги… Если отец станет сватать тебя за меня, откажись наотрез, так и скажи — терпеть его не могу, противный, скорее повешусь, чем пойду за него.
Он говорил искренне, прерывающимся от волнения голосом, но на Танзилю это не подействовало:
— С чего это я буду врать? — фыркнула она. — Грех! Ты на что меня толкаешь, кайнеш, на клятвопреступление?!
— Если отец насильно поженит, то счастья нам не видать, ни тебе, ни мне. Станем жить как кошка с собакой!
— Кто же будет собакой, а кто кошкой? — хладнокровно спросила, овладев собою, Танзиля. — Согласна быть кошечкой, пушистой, ласковой, вкрадчивой, замурлыкаю, подвалюсь к тебе под бочок, вот ты меня и полюбишь!
«Что за бесовский нрав у женщины!» — невольно восхитился Кахым.
— Я согласна! — громче сказала Танзиля, раскинув руки, словно принимая в объятия долгожданного мужа. — Согласна быть твоей старшей женою, а второй, младшей, сватай свою любимую!
— Да тише ты! — зашипел Кахым.
— А чего мне бояться? Пусть все знают, что одного тебя люблю!
Она звучно проглотила комочек слез, подняла ведра, зачерпнула воды, подвесила их на коромысло и зашагала медленно вверх по тропинке, плечи ее сотрясались от сдерживаемых рыданий.
«Остановить? Догнать?»
Несчастная Танзиля! Осиротела, осталась малюткой без отца и матери, жила впроголодь у старшего брата, грубого, скупого. Продал ее братец-опекун девочкой по сходной цене за брата Кахыма, но и на этот раз судьба не сжалилась над нею — мужа призвали в башкирский казачий полк, ушел на войну, погиб в боях с французами. Ильмурза не выпустил из семьи трудолюбивую вдовушку, а теперь решил еще прочнее привязать к роду — выдать за Кахыма.
«Остановить? Догнать?»
Не остановил, не догнал.
Кахым взглянул на небо и замер, потрясенный, — теперь две радуги опоясали густо-синий купол: одна, пониже, тусклая, доцветающая, а та, что повыше, покруче, — широкая, жгучих красок. Никогда он не видел такого волшебного изобилия небесного живописного сияния.
Со стесненным сердцем он пошел к дому по тропинке, по дорожке, из ведер Танзили выплескивалась вода, темные пятна вели Кахыма, а куда вели — в Петербург или к свадьбе с милой?
18
Гордость переполняла Азамата, когда он вернулся из Оренбурга, подогнав к крыльцу дома старшины дымящуюся от пота тройку. Он вольно взбежал по ступенькам, велел мальчику-служке позвать хозяина.
Заспанный Ильмурза выполз, колыша брюхом, без предисловия спросил:
— Благополучно ли доставил молодого князя?
— В полном благополучии! — молодцевато доложил Азамат. — Велел передать тебе, господин старшина, большое спасибо. И господин губернатор доволен, прислал через своего офицера тебе благодарность.
Ильмурза весь лоснился от удовольствия. Конечно, он не ждал, что старый князь сам выйдет к Азамату, слава Аллаху, — через адъютанта передал салям!.. Но едва старшина спустился с крыльца, настроение его сильно испортилось: конюх, расхаживая вокруг ошалелых от усталости лошадей, громко ругался.
— Да ты чего? — спросил Ильмурза.
— Я же предупреждал, хозяин, не доверяй тройку Азамату! Гляди, как измотал лошадей!
— Лихой ямщик! — словно оправдываясь, сказал Ильмурза.
— На чужих лошадях — лихой!.. Своих не имеет, вот и лихачит на твоих, — язвительно заметил конюх. — Совсем доходяги, с тела спали! А кореннику хомутом шею натерло. Говорил же, сам поеду, так нет — «лихой»!.. — все злее и злее ворчал конюх.
Ильмурза вскипел:
— У лошадей языка нету, вот и молчат!.. Ты их в дороге не овсом, а кнутом кормил, нечестивый! Заикнись-ка еще — «поеду», я тебе, горлопан, покажу!..