Непонятное слово заставило гостей вздрогнуть: дело, похоже, нешуточное, если Кахым так изъясняется.
— А здешняя жизнь после столицы какой тебе показалась? — поинтересовался Буранбай.
— Сонная тишина, — быстро сказал давно уже продуманное, выстраданное Кахым. — В столице, да и в Москве люди задумываются не только о войне, но и о мирной своей жизни, о просвещении народа, о развитии искусства, а здесь по-прежнему тихо-тихо, дремотно, как на болоте.
— Мы своей жизнью довольны, — внушительно заявил мулла Асфандияр, и гости согласно закачали бородами. — Лишь бы Аллах был нами доволен!.. В Петербурге своя жизнь, а у нас своя. А кто пожелал учиться, иди в медресе.
— Аминь, — подтвердил Ильмурза.
Но Кахым, как видно, в Петербурге сильно переменился и от спора с муллой и отцом не уклонился.
— Что пользы человеку в жизни, если в медресе научат арабским письменам: альеп, бей, тей, сей? Ну зазубрит наизусть молитвенные суры! Пора открывать государственные школы — четырехклассные мектебы.
— Сын, ты бездумно повторяешь слова неверных! — покраснев от гнева, сказал Ильмурза.
— В Коране вся мудрость мира, — добавил мулла.
— О Коране не спорю, хэзрэт, — сказал Кахым, — но ведь теперь надо еще знать математику, физику, химию, географию, историю.
Мулла вонзил в него колючий, осуждающий взгляд:
— Грешно даже повторять такие богомерзкие слова! Вижу, учиться в Петербурге опасно. И сам набрался бесовских заблуждений, и земляков теперь сбиваешь с пути праведного, божеского.
Буранбай не согласился с Асфандияром:
— Новое время — новые песни, хэзрэт!
Мулла зафырчал, как кипящий самовар:
— И новые песни следует слагать в честь всемогущего Аллаха!.. Да ты сам портишь Кахыма.
Опасаясь, что стычка превратится в прямую перебранку, Ильмурза повернулся к сыну и осведомился:
— Встречался в столице с князем Сергеем?
— Да чуть ли не каждый день, — просто, как будто это само собой разумеется, ответил Кахым.
Ильмурза спесиво надулся: его сын дружески общается с молодым князем Волконским…
— Князь Сергей — душевный, — сказал Буранбай, — не кичится княжеским саном и положением отца.
— Молодой, а в высоких военных чинах! — с завистливой похвалой заметил Ильмурза. — Салават совсем молодым был, когда его произвели в полковники. Наверно, и ты, окончив ученье, получишь чин полковника?
Кахым пожал плечами: дескать, откуда ему знать.
— А жив ли Салават-батыр? — спросил кто-то из аксакалов.
Буранбай, прищурившись, закинул голову и начал прикидывать вслух:
— Пять лет прошло… В тысяча семьсот семьдесят пятом был Салавату всего двадцать один год. Сейчас у нас восемьсот десятый. Значит, Салавату всего пятьдесят шесть годков. Полдень жизни для мужчины!..
Ильмурза добавил с таинственным видом:
— Я ведь отца Салавата, Юлай-агая, в юности встречал. Величественный был джигит!.. Все мужчины его рода долголетние. И Салават вполне проживет лет восемьдесят — девяносто, не меньше!..
— Может, царь отпустит его из заточения по сроку давности, — робко предположил какой-то аксакал. Кахым заявил решительно:
— Никогда Салавата с каторги не отпустят!
Все гости тяжело завздыхали, но Ильмурза не хотел терять надежду:
— С чего так решил, сынок? Помыслы Аллаха неисповедимы.
Мулла усиленно затряс бородою: мол, милосердие Аллаха безгранично.
— Все генералы в столице считают батыра Салавата, Емельяна Пугачева, Степана Разина, батыра Кинью Арсланова самыми опасными бунтарями. Их они проклинают и по сей день!.. Как-то я неосторожно заступился за Салавата, так на меня напустились: «Ты, видно, такой же мятежник, как твой земляк!..» А потом предупредили, будто пошли разговоры: «Сколько волка ни корми, все в лес смотрит. Зря князь Волконский прислал сюда учиться этого волчонка».
У Ильмурзы затряслись руки.
— Каким же чудом ты уцелел?
— Не чудом, а дружбой с молодым князем Сергеем, — светло улыбнулся Кахым.
— Ты, сынок, не подводи и себя, и меня, — горячо зашептал отец. — Ежели начальник что сказал, соглашайся с ним, поддакивай. Станешь начальникам угождать, в большие люди выйдешь!
— Аминь! — скрепил это отцовское поучение мулла, а старики погладили бороды и этим выразили согласие со старшиной юрта.
У Буранбая было свое на уме:
— Каждый человек должен оставаться самим собою.