— Давно? Я его догоню.
— Погоди, улым, не горячись. В Оренбурге он задержится, ведь ему надо собрать полк. Лучше бы тебе прихватить с собой жену и повезти ее попрощаться с братом. Ты поедешь на коне, а Сафия со служанкой — в тарантасе.
В Кахыме проснулось отцовское чувство тревоги:
— А как же Мустафа?
— Внук останется у нас, у бабушки. Зачем мучить дорогой ребенка? — рассудил дед. — Тебя твоя мать вырастила, значит, можешь доверить ей и своего сына.
Согласившись с разумными доводами отца, Кахым с легким сердцем оставил первенца на попечение бабушки. Сафия, наскучавшаяся долгим затворничеством, была рада случаю вновь побывать в отчем доме, повидаться с родителями и братом, побродить по улицам шумного, кипучего города, где полки в лавках ломятся от кип атласов, бархатов, шелков, а на восточном базаре торгуют бухарскими и самаркандскими пряностями, притираниями, благовониями, поболтать и посплетничать с подружками — да это же просто счастье для восемнадцатилетней женщины!
Кахым все же не утерпел и, велев жене срочно собираться, ускакал один на свежем коне.
Только в Оренбурге он Буранбая не застал — тот уже уехал в расположение своего полка.
А в доме тестя, начальника кантона Бурангула, царило благодушное настроение: Кахармана в полк не назначили, оставили в резерве, — значит, лелей старость отца-матери…
— Разве я виноват? — оправдывался он. — В самую последнюю минуту назначили командиром поручика Айсуака. Благо, я болею всю зиму.
Фатима зафырчала, как разъяренная кошка:
— Это он-то больной?! Ой, не могу!
— Хватит! — затопал ногами на языкастую женушку Кахарман. — Не встревай в мужской разговор! Чем трепать языком, прикажи самовар поставить, приготовить для зятя угощенье. — А когда Фатима, тыча во все стороны локтями, вышла, сказал, понизив голос: — От тебя, зятек, тайны нет: войною пахнет!.. Француз того и гляди пойдет на Россию. Вот почему велено двинуть к границе башкирские и калмыцкие полки. А вообще-то ух-ух, — он покрутил мясистым носом, — дело даже не в этом, а в том, что в полк хотели назначить тебя.
— Меня?! — Новость была до того невероятной, что Кахым лишь боязливо улыбнулся.
— Да, да, зятек, именно тебя! Подполковник Ермолаев ходатайствовал, но князь ограничился присвоением тебе чина поручика. Этим все и закончилось.
— Час от часу не легче!.. — Чего греха таить, Кахым был тщеславным, как и любой молодой офицер, и звание поручика по его годам — высокое, но командовать полком, тысячей джигитов, — это же головокружительная удача! — Что же произошло?
— А то, что мой отец поехал к князю Волконскому и выпросил разрешение закончить тебе учение в Петербурге.
…Кахым был взволнован, долго раздумывал, посоветовался с тестем и решил в Оренбурге не задерживаться, а быстренько съездил в деревню, попрощался с отцом и матерью, горячо поцеловал сына, жену — бегло, на ходу, и помчался на перекладных в столицу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Первый и Второй башкирские полки шли из Оренбурга форсированным маршем, без дневок. Весенняя распутица расквасила дороги, кони вязли в грязи, темнели от крепчайшего пота, а на привалах интенданты скупо отмеривали сена и особенно овса: фураж полагался только на одну, штатную, верховую лошадь, а вторую, ремонтную, хозяин обязан был кормить своим попечением. Джигиты поденежнее прикупали корма у крестьян, а победнее делили скрепя сердце суточное довольствие на двоих коней, и оба, понятное дело, шагали или трусили мелкой рысцой по лужам впроголодь, спадая с тела. Все всадники с нетерпением ждали майского разнотравья на лугах и обочинах. Солнце, правда, день ото дня грело все жарче, но земля еще не брызнула зеленью.
Как-то Буранбай и сотник ехали впереди полка.
— Вот и весна, эх, скоро лето, а мы едем и едем все дальше от родной стороны, — вздохнул сотник.
Буранбай не расслышал. Бросив поводья, пустив жеребца мерным ходом, он с упоением любовался преющими в лучах солнца, отходящими от зимнего оцепенения пашнями, в белесо-зеленой дымке перелесками. Ручьи клокотали от мощного паводка. А подмосковное небо такое же, как в далеком Башкортостане, — густо-синее, с медленно плывущими облаками. Припекало, и Буранбай расстегнул пуговицы бешмета, снял и повесил через седло широкий поясной ремень. Свернув с дороги, он остановил коня.