Анучин варил ужин, а я наслаждался дарами природы: ходил по кустам смородинника подле ручья и ел вкусные черные ягоды.
— Григорич! — позвал меня Демьяныч.
Прямо подле стана он поймал крота и, показывая мне его, восхищался:
— Вот работяга! Круглый год в работе, без выходных: все роет и роет землю.
Отпустив крота на волю, мы поужинали и устроились на отдых. Но ночью наш сон был потревожен.
— Чуешь, братец? — разбудил меня Анучин.
— Ничего не чую, — протирая глаза, ответил я.
— Шумит, шумит кто-то, будто о ствол березки палкой бьет. А кто? Бери топор в руки, а я ружье — и пошли!
Отойдя от стана метров полсотни, остановились, прислушались — и тут только я явственно уловил звук, похожий на то, что кто-то палкой бьет о березу, а она вся дрожит, будто стонет.
Раздвинув кусты мелкого березняка, мы увидели матерого лося. Он лежал и бился ногами, ударяя ими о деревья. На стволе березы я заметил проволоку, силой вдавленную в лыко, и сразу понял, что животное попало в петлю и вряд ли ему самостоятельно удастся высвободиться из нее.
— Негодяи! — возмутился Анучин. — Браконьеры! Под суд!
Но кого отдавать под суд, ни я ни Анучин не знали. Однако надо было спасать лося. Цинковая крученая петля врезалась ему в шею и прихватила гортань. Животное явно задыхалось: глаза навыкате, язык высунут и по нему стекает зеленая слюна.
Увидев людей, лось попытался подняться на колени, но снова упал, тяжело мыча. Невозможно было без содрогания смотреть на него. Анучин взял у меня топор и с остервенением стал рубить проволоку. Она со звоном начала раскручиваться на стволе березы. Но я понял — это не даст облегчения животному и рискнул приблизиться к нему, чтобы ослабить петлю на шее. Подоспевший Демьяныч помог мне, и мы вместе изловчились снять смертельную проволоку. Лось вздохнул глубже, выплюнул изо рта сгустки зеленой пены, смешанной с кровью, повертел головой, перевалился с боку на бок и стал подниматься. С первого раза это ему не удалось. Но отдышавшись, он сделал новую попытку и, наконец, встал. Его пошатнуло, но он удержался на ногах и, подняв голову, протрубил будто в рог. Из-за бочаги на зов тотчас же отозвались, и лось, посмотрев на нас на прощанье, словно благодаря за освобождение, круто повернулся и пошел туда, где было его стадо. А мы вернулись к стану, но досыпать уже не стали. Подкрепившись едой, мы прочесали все березовые и осиновые райки и сняли еще шесть петель, поставленных на лося. Не поздоровилось бы тем, кто их поставил, если бы они встретились нам на пути! Нет и не может быть пощады тем, кто разбойничает в лесу.
После полдника мы подошли к началу больших Мальянских порогов. На заливных лугах колхозники убирали скошенную траву: копнили ее и свозили к стогам уже высохшее сено.
Демьяныча тут все знали и встретили приветливо.
К нам подошла высокая красивая девушка с железной секирой в руках.
— Где такую штуковину достала? — удивился Анучин.
Девушка пожала плечами.
— Нашла вон в той бочаге. Стала воду пить, а она мне на глаза попалась.
— Тут у нас немало что от старины осталось, — вступил в разговор пожилой колхозник. — Как-то панцирь нашли. А недавно моя деваха из ручья медную шапку с высокой гогырей приволокла. Ведь по нашенским-то местам кто и не проходил. Литовцы и татары сюда доходили. И немцы, и ляхи здесь побывали. Задержаться не задержались, а свой след оставили.
Мы поужинали вместе с колхозниками и остались ночевать с ними. Молодые быстро уснули, а мы со стариками еще долго беседовали у костра.
Я поинтересовался, почему в этих местах деревни раскиданы так, что от одной до другой по сотне километров.
— Мерять-то, видно, было недосуг, — отозвался мой седобородый собеседник, которого все называли просто Кондратом. — Ведь, как мне рассказывал прадед Анфим, первыми поселенцами здесь были беглые солдаты. Раньше солдатская-то служба тянулась двадцать пять лет. Уйдет крестьянский паренек в солдаты, а надежды на то, что вернется оттуда, мало. Да и служба была не в радость, а в тягость. Вот и находились такие, что сбегали до срока. А куда им податься? На родину? Нельзя! Вот и убегали в северные леса — там строились и семьями обзаводились. А поперву, случалось, и разбойничали. Ведь в собачьих пролазах до сих пор сохранились в земле ямы, где они скрывались. А ночью на петровской дороге купцов обирали. Но бедных не трогали. Даже делились с ними награбленным, как старые люди рассказывали. Еще и такое говорили, что когда Наполеон пошел на Москву, разбойничий заглавный атаман собрал своих и сказал им такое слово: «Други мои верные, пора для нас настала, надо показать себя на людях, а не в лесу. Россия-то ведь, робятушки, наша, исконная! Берите свои пищали, а ежели у кого нет, то секиры в руки, ножи за пояс и поможем русскому войску одолеть Наполеона». Собралось их, сказывают, человек двести пятьдесят, а то и больше. Явились они на Бородино поле, и в схватке с французами отличились многие. А когда Кутузов светлейший узнал, кто они такие, говорят, перед царем вошел в ходатайство о помиловании. И было им положено осесть на месте и подати не платить. У нас на кладбище в Мальянах они и похоронены. От честных людей об этом слыхал, а они попусту врать не будут.