Никита покачал головой, усмехнулся и добавил:
— Вот ведь какой человек, этот Тимошин! Наши-то, деревенские, до сих пор не нахвалятся на Ваню. А за то, что ты мне, Олександр Демьяныч, тогда деру дал, спасибо!
— Тимошин-то еще жив? — спросил Демьяныч.
— Ваня-то? Конечно, жив. Что ему сдеется!
— А сколько ему лет?
— А кто его знает! Метриков у Вани нет, и сам он дня своего рождения не помнит. Говорит, что перевалило за сотню. Но без дела не сидит. По зимам малым ребятишкам чунки ладит, а по летам удочкой рыбачит.
Никита посмотрел на звездное небо, подживил огонек в костре.
— А как нынче-то идут ваши колхозные дела? — спросил его Анучин.
— Да как сказать, на месте не стоим, вперед топаем. Всяких машин в колхоз навезли, любо-дорого — облегчение нашему крестьянскому люду! Электричество, так сказать, напостоянно в мужицкие хоромы прописалось. Опять же машинная дойка на скотных дворах. Топерича — не то, что давеча: коровьи титки сами доятся, а не руками жмакаются — электричество этим ремеслом занимается. Диво да и все тут! Бабоньки, так те сразу подобрели, и заработок у них стал солидней и коровушки упитанней. Племяша моя Ульяна, так та кажинный месяц больше сотельной в дом приносит, и остальные доярки тоже много зарабатывают. Все щиблеты в магазинах покупают, а в дни отдыха хороводятся посреди деревни на зеленом лужочке да песенки занятные про нонешние дела поют. Ну так сказать, колхозники поимели настоящую жизню: за своими усадьбами не волокутся, больше в колхозе норовят сработать. По-богатому все живут и совестью не базарничают.
— Все ли? — выразил сомнение Демьяныч, зная, что есть еще в колхозе и шабашники и лодыри.
— Начистоту баять аль половинничать? — лукаво прищурился Микитушка.
— Начистоту, конечно. От меня скрывать, что от себя кусок хлеба отнимать, — пошутил Анучин.
Старик резво взмахнул рукой.
— Греха не таю и прятать не стану. Не все одинаковы. Взять хотя бы к примеру моего племянника Гришку Кудерышкина. Пусть он и племянником мне, а большой, так сказать, прохвост и нет ему от меня никакого снисхождения. Да, да, никакого. В колхозе-то для приличия у него одна жена работает, да и то с горем пополам. Зачем ей работать-то? Пускай другие трудятся! А она на муженька да на сынка своего надею имеет. Сын-то Гришкин, Миколаха, на пивоваренном заводе в городе работает, так денежки завсегда имеет.
— А где сам Григорий работает? — спросил я.
— Гришка-то? — Никита высморкался, подтер нос платком. — Мы его, Гришку-то, из колхоза того-этого вытурили.
— За что же?
— У Гришки-то руки в чужой карман залезают и из него в свой перекладывают. Вот за это его и вытурили. Топерича он с рыбаками орудует, вроде рыбнадзора. В порогах под Мальянами да под Циминым красную рыбу охраняет. Лосось и форель в эти пороги по осеням на нерест косяками лезут, ну стало быть им нужна охрана от разных ловкачей до чужого добра. Раньше-то ее, милую, бреднем вылавливали, аммоналом глушили, острогой добывали, а ее не убывало, потому как с мелочишкой не вязались, мальков не трогали, а сберегали. Вот она валом и валила к этим порогам и икру метала в песчаных омутах. Грешил и я смолоду, ну а коли государство сказало хватит браконьерничать, значит конец этому должен быть. Я вот так думаю.
— Правильно думаешь, — поддержал старика Демьяныч. — Нельзя допускать, чтобы благородная рыбица лосось и форель, которыми сам Петр Великий интересовался и оберегал от воров, покинули свое исконное нерестилище и в другие места перебазировались.
— Вот именно нельзя! — разгорячился Никита. — Уж ежели грех с души снимать, то надо кажинному человеку. А разве Гришка этот грех снимет со своей поганой душонки?