Только окунулся в Залединские гари, чую — ноги будто в холодной воде. Поглядел я на лапти, а они все измочалились. Что тут делать? От дома уже далеко ушел, да и ворочаться ни с чем зазорно. Ничего, думаю, охотничек, не грусти, все на свое место встанет. Кое-как добрался до избушки в Залединах. Истопил печурку, тепло стало. Потом вышел из избушки, срубил осинку, расколол ее, распарил в печурке и стал новые чоботы из дерева делать. Сначала смастерил ножиком задники с каблуками, затем носки, а уже попосля взъемы. Сложил все как положено, поглядел — как будто добро, но на ноги-то не наденешь. Нужно все три кусочка соединить. А как? Инструмент мой — старый ножик, которым стряпухи из квашни тесто вынимают, да топор, наточенный на бруске, а тут надо в кажинной части по две дырки просверлить, чтоб все связать воедино. Думал, думал и надумал. Взял железную кочергу, расправил ее и стал на огне калить докрасна. Бился долгонько, но работенку осилил. Потом отрезал от берестяного пестрика веревки, продел их в отверстия, закрепил концы узелками — и чоботы готовы. Приладил к ногам, по избушке раз-другой прошелся, вроде как бы и ничего, сносно, но… как ни шаг, то сильный скрип. Скрипят шальные! Догадался… Отрезал кусок сала, что дал мне сосед Вася Мочалов, смазал места соединений всех трех кусочков, снова надел чоботы — перестали петь. Вот как дело то сделалось!
Никита осмотрел свою одежонку и, убедившись, что она высохла, стал одеваться. При этом продолжал свой рассказ:
— В таких чоботах я проохотился две недели. Кажинный день по утрам натирал чоботы жиром, сам кусочка не съел. Ноги свои тоже сальцем потчевал, а потом портянкой обматывал и так целыми днями по лесным ухабам бродил. Было в таких чоботах, хотя и тяжко, но не очень-то зябко. Поохотился я нехудо. Целую ношу пушнины домой приволок. Сдал ту пушнину в только что организованный кооператив и получил за нее деньги. За те деньги купил в хозяйство сивую кобылу у попа, нетель у соседа. Ну, думаю, топеря и пожениться можно.
— Женился? — улыбаясь спросил Анучин.
— Женился, только не сразу, а попосля, как в колхоз вступил. В жены Полину, тоже колхозную девушку, взял. Жизнь гладко побежала. А об истории с чоботами я вам рассказал потому, что в жизни всякое может случиться. Жизнь — она штука сложная, ее в оглобли не впрягешь. Коль будет трудно, пой песни и никогда не склоняй головы. Держись! Ну вот и все. Будьте здоровы! И счастливого вам пути!
Никита ушел, и нам сразу стало скучно, да так, что даже чаю не захотелось пить. Мы перекурили и стали спускаться к реке, чтобы по берегу отправиться в путь-дорогу дальнюю.
Осушив траву от росы, солнце встало над лесом и по голубому океану поплыло светлым челноком с востока на запад.
Было ясно, что денек будет вёдренный. Едва мы пересекли березовую райку, как услышали девичью припевку:
На нее откликнулся задорный мужской голос:
Мы не видели того, кто собирался достать звездочку и подарить ее на память милой. Нас разделяло взгорье с легкой лиственной растительностью. Поднявшись на него, мы огляделись вокруг. Впереди раскинулась деревня Ильинцы. От нее тянулись пахотные поля, которые сменялись заливными лугами, где стрекотали сенокосилки, а парни и девушки, перебрасываясь частушками, убирали сено.
Спустившись со взгорья, мы пошли дальше езжей дорогой и вскоре достигли Куржекской поймы.
Вода в Сараже все время куда-то спешит, словно боится опоздать в гости к Куржексе. В месте слияния рек — омут; жмется вода к берегам, лижет их, оставляя свои следы.
Мы долго сидели на сером камне, любуясь величавыми лесными массивами с обеих сторон. Сосны и ели низко клонились, отражаясь в воде широкими кронами. И всюду камень, камень и камень…
Старожилы этих мест утверждали, что река прошла здесь по каменистой гряде, простирающейся по-всему Заонежью на многие, многие километры.
По Куржексе сплавляли лес в Самино. Волочили по бревнышку через громадины камней да отказались. Теперь сюда наведываются только заядлые рыболовы.