— Что там дальше, за поворотом? — спросил я Анучина.
— Там я не бывал. Те лесные массивы к Карелии относятся. Но люди говорят, что туда сам леший не осмелится ступить: нога в трясину уйдет.
Над нашими головами прошумел вертолет, направляясь вверх по течению реки Куржексы. Демьяныч с удовлетворением заметил:
— Геологи к месту работы полетели.
Он поднялся с камня, и мы снова двинулись в путь. Вода меж камней билась, шумела, квокала тетерками, звенела колокольчиками.
Мы уже прошли более трех километров, когда Анучин остановился и снял рюкзак.
— Ты покури пока, — предложил он, — а я леску с наживкой покидаю. Может, какая шальная рыбина и клюнет.
Я примостился на каменной глыбе и стал наблюдать за Демьянычем, а он не торопясь размотал леску, наживил на крючок дождевого червя толщиной с мой палец и опустил его в воду.
Солнышко уже давненько перевалило за полдень, а до ночлега оставалось не больше двух километров. Эту ночь мы решили провести у дива-дивного, сотворенного неграмотными мужиками четырнадцатого века, — у водяной мельницы. Как пояснил мне Анучин, это чудо творения рук, топора и пилы двуручной.
Демьяныч выудил форель на полкилограмма, причмокнул:
— Добрая будет уха, наваристая…
Леса снова полетела в омуток между камней. И снова мы с каким-то внутренним восторгом ждали поклева, понимая, что ловим не ерша, не плотву или окуня, а благородную рыбицу форель.
Но вечер приближался, и терпение наше иссякло.
— Пойдем, Григорич, к ночлегу, — принялся сматывать удочки Анучин.
В густой траве заговорил коростель. Запел, защелкал ночной соловушка. Зычно ухнул филин. По деревьям скользнул последний луч заката. С земли забила теплая испарина, сгущая запахи медуницы и иван-чая в медок-солодок. Над рекой поднялся легкий туман и стал расползаться, скрадывая берега.
Наконец мы добрались до водяной мельницы. Когда-то она принадлежала куржевчанам, а теперь стояла на берегу реки, покинутая и заброшенная. Но и сейчас было видно, что мастерили ее умные руки. Каждое бревнышко было приделано так, что комар носа не подточит. Но странное дело… вода большой Куржексы пробегала мимо мельницы, не попадая на главное колесо, а с шумом и звоном скатывалась с плотины в большой омут.
Мельница была поставлена в низине, подле речного перебора и, спрятавшись в густой заросли, посматривала из-под тесовой крыши на смеющийся водопад, на березовую и осиновую поросль. Задняя часть мельницы с одним окошком, прорубленным под крышей, была обращена на заливной луг, и прямо в окошко струился мелкий, но проворный ручеек.
Я вошел внутрь мельницы, и десятка два рыжих крыс встретили меня, разбегаясь кто куда. Стены были обсыпаны мукой, напоминающей изморозь в холодную январскую ночь. Мукомольные жернова поднимались под крышу. Я понял, что один жернов молол рожь на муку, а другой, чуть поменьше, дробил овес и ячмень на крупу. И еще один жернов, сплошь окованный железом с насечкой в несколько рядов, по всей вероятности, выделывал из пшенички белую муку или из сухого овса толокно. Все жернова были сделаны из камня, высечены кайлом мастера. Ниже их в большой колоде стояли песты, сделанные из березы и окованные металлическими наконечниками. Крылья пестов опирались на осевые перья водяного колеса. За бревенчатой перегородкой, в лодках, по которым и сейчас стекала вода, покоились два больших колеса, изготовленные из березовых лычин и осиновых плах. Между ободов были поставлены плицы. Вода попадала на них прямо из ручья и своей силой вращала колеса, а они-то и приводили в движение весь мельничный механизм. Умна мужицкая работа! Надо ж смастерить такое диво, не вбив в дерево ни одного гвоздика.
Выйдя наружу и повинуясь внутреннему голосу, я двинулся вверх по ручью, который бежал по соседству с Куржексой. В полкилометре от мельницы мое внимание привлек огромный синий камень в реке. Из-под него веером хлестала вода, образовав на берегу впадину глубиной более метра. Отсюда и начинался ручеек, который многие годы без устали работал, вращая мощные жернова.
Я внимательно осмотрел камень и на одной его стороне нашел надпись, выбитую кайлом: «Год 1467, месяц шестой года».
Ночь надвигалась быстро. В небе появились звезды, и я вернулся к мельнице. Демьяныч уже успел сварить уху из форели и поджидал меня.
— Ну что, разгадал тайну? — спросил он, лукаво прищурившись.
— Разгадал. Могу даже теперь такую мельницу построить в миниатюре, — заверил я его.
Устраиваясь на отдых, Демьяныч обратился ко мне:
— Я, брат, шибко устал. Как-никак, а подвигаюсь к восьмому десятилетию. Ты меня все же помоложе, а потому и покрепче. Если не поспишь ночку, то утром у нас будет из чего завтрак сготовить. А тут в омутке есть рыба корбеница — из сиговых. Вкусная! Омуток у мельницы славный, до самого ущелья простирается. Ущелье ночью не ищи — не увидишь. Его мы осмотрим завтра. А корбеницу полови — славная уха получится, ты такой еще не едал. Корбеница водится только у нас, в Заонежье, и больше нигде.