– Айма тиан шэ…
Кровь смешалась. Моя, отца, Майтуса.
Я моргнул и увидел тяжелую тканую портьеру. Она посеклась справа и золотилась там солнечным светом. Но вокруг было темно.
Пальцы держатся за край железной ванны. Дрожь засела в теле. Холодно. Холодно. Торчат из воды колени. Мои? Чужие? Дрожат.
Поворот головы ловит тень в красном халате и белых кальсонах. Тень скользит мимо. Свеча в шандале выхватывает худое лицо.
Отец!
Нет, не видит, не слышит. Занят. Встал спиной. Движения сухи, работают локти. Что-то звенит. Шелестят листы.
Отец наконец приближается, подает нож. Пальцы скрючились, попробуй ухвати. Как же разлепить-то?
Успокойся, говорит отец, показывает – мою? чужую? – руку, вот вена, вскрывай быстро и неглубоко.
Бормочу. Я что-то бормочу.
Ручка ножа раздвигает пальцы. Шандал на каменном полу.
Вдохни, говорит отец.
Теплая тяжесть охватывает затылок.
Левая моя-чужая рука приподнимается из воды. Как дохлая рыбина. Синеватая вена бьется толчками – ей бы выскочить.
Давай, говорит отец.
Его напряженное лицо уплывает в сторону. Нож взрезает запястье. Получается косо, но все же так, как нужно.
Кровь, которая почему-то кажется черной, натекает в ладонь, струится вниз. Рука опускается. Вода в ванне окрашивается дымным султаном.
Вот и хорошо, шепчет отец.
Портьера раскачивается. Странно колеблется, двоясь, огонь свечи. Голова своевольно откидывается, сводчатый потолок лезет в глаза.
Тиан шэ гоэн…
Слова ласкают слух.
Шэ… гоэн…
Я хочу, говорит отец. Его голос отдаляется и звучит откуда-то из-под свода. Я хочу, чтобы ты верно служил нашей фамилии. Ты должен…
Голос сбивается.
Узкая отцовская ладонь проплывает надо мной-не-мной, по линии жизни идет набухший алым разрез. Что-то капает из него на лоб.
Тиан шэ гоэннин…
Через мгновение вскрытое запястье словно прижигают горящим углем.
Стон вырывается из моего горла. Я пытаюсь убрать руку, но отец держит крепко, кровь его стремится в меня, в вену, по предплечью – в плечо, и дальше, дальше.
Становится жарко. Спекаются губы.
Ты должен спасти Бастеля, говорит с нажимом отец. Он сможет исправить мою ошибку… Ты должен быть рядом с ним.
Слова рассыпаются, гаснут. Издыхает дымком свеча. Капает вода.
Вставай, вставай, кровник, – слышится последним…
Я с сожалением убрал палец с коросты.
Ничего.
Ни намека, ни помощи. Ни скрытого послания. Почему отец ничего не сказал? Не успел? Или не понимал сам? Но ошибка…
Под веками медленно стаяло не мое прошлое.
Майтус привалился к стене, мокрый платок свисал изо рта. Я потянулся к нему кровью: живой – без сознания, но живой.
Разбудить?
Я посмотрел с сомнением. Как бы хуже не стало. А ну-ка!
Часть крови в кровнике – фамильная.
А значит, управлять им можно как самим собой. Беспамятным даже лучше. Нет барьера сопротивления.
– Ишмаа гоэннин…
Жилки отозвались на зов.
Серо-красно-белые. Таз. Позвоночник. Плечи. Ноги Майтуса. Руки Майтуса. Как кукловод, я держал их за невидимые кровяные ниточки. Жилки ветвились, расцвечивая чужое тело.
Чуть-чуть напряжения. Тронуть здесь…
У кровника дрогнуло колено. Очень осторожно распрямилась нога. Работаем!
Мгновение – и ведомый мной Майтус подался вперед, уперся ладонью, перемещая вес. Голова висела, мотаясь подбородком по груди. Болтался белый язык платка.
Вверх!
Я, выдохнув, напряг ниточки на бедрах и ягодицах. Майтус встал. Качнулся. Нетвердо ступил. И еще. И еще. Не запнуться! Левой, правой.
Я заставил кровника кое-как пересечь нумер и с трудом повалил его в кресло у самой двери. Отпущенный второпях, он скособочился. Уткнул лицо в спинку. Задышал с прихрапом.
Я, встав, выдернул платок. Расправил рукав.
Спи, Майтус, спи. Все-таки давно не практиковал. Неожиданно тяжело было с тобой работать. Словно на себе тащил. Спи.
Покрутив затекшей шеей, я подхватил миску с остывшим картофелем и перебрался за бюро. Принесенный кровником огарок погас и растекся лужицей по плошке. Толстой нумерной свечи оставалась еще половина.
Итак, убийцы…
Я глянул на Майтуса, пожевал перо.
Сбил он меня. Что там на листе? Виноградины, жухлый лист, палочки счетом пять…
Я капнул чернил на палец, растер. Чернота размазалась, будто кровь. Кровь…
Интересно, «пустая» кровь Лобацкого, она чья?
В смысле не мог кто-то управлять казначеем, как я – Майтусом? В сущности, если находиться в пределах прямой видимости…
Нет, качнул головой я.
Я всех в зале видел кровью. «Пустая» была только у Лобацкого. Может, кто-то управлял с улицы, через прорезь между шторами?