Жизнь в большом городе не была им отринута вовсе, шатания с приятелями в парке, яркая суматоха городских празднеств и сейчас казались соблазнительными. Но все это вроде относилось не к взрослой поре его жизни, а к той, когда он был парнишкой с челкой на лбу. Самым приятным в том давнем было смутное чувство ожидания, которое связывалось то с будущей работой на большом заводе, то с девочкой-десятиклассницей, о которой он тогда мечтал, то с поездками в другие страны. А потом чувство ожидания исчезло, и были только рассудочные соображения о том, как найти взаимопонимание с родителями и жить в трехкомнатной квартире, а в свободное от работы время не упускать радостей жизни большого города. Грустное настроение не часто посещало его тогда. А сейчас в собственной грусти он находил еще и давно забытое чувство ожидания. Он ждал, когда жена приедет в их дом. Он ждал дочку; как только вернутся, пусть мать сводит ее в музыкальную школу. Ждал, не заикнется ли еще раз Володя Сафонов о работе на подстанции...
Он вдруг вспомнил о давней своей страсти — рыбалке. Купил у одного старика в Челнах лодку, заклепал, подлатал; теперь он просыпался раньше зари и бежал к реке. Когда рыбалка бывала удачной, сушил рыбу, нанизав ее на нитку, и нес на участок угощать ребят.
Вася Филиппов напросился с ним на рыбалку. Мансура это очень обрадовало. Он будил Васю на рассвете, и вместе они шли пустыми улочками к реке, отвязывали лодку и выгребали в протоку. Вася был не рыбак, он старательно забрасывал удочку и не сводил глаз с поплавка. Потом он начинал скучать, нервничать, и это передавалось Мансуру, и у него тоже не клеилось дело. Тогда они заводили разговоры о том, о сем, машинально забрасывая и выдергивая удочки.
— Скоро в отпуск, в деревню поеду, — говорил Вася.
— Тянет все-таки? — опрашивает Мансур.
— Там мать. Да иной раз интересно вспомнить, как бригадир утром стучит кнутовищем в раму: «Эй, Вася, езжай за дровами!» Запрягаешь лошадь, едешь за тридцать километров. Обратно рядом с возом идешь...
— Мать небось зовет?
— Ну нет! Мы ведь городские, москвичи. В сорок первом отец ушел на фронт, а мать с бабушкой эвакуировались в Мордовию. Когда бываю в Москве, то заворачиваю в свой район. Вот, думаю, где-то здесь мы жили. А сам родился в Пичпанде. И с отцом так и не виделись — ни он меня, ни я его... Нет, не зовет мать, хотя, конечно, скучает.
— А правду говорят, что поездил ты как дай бог каждому?
Вася смеялся:
— Как не дай бог!
— А меня в шестьдесят восьмом занесло вон аж куда — на станцию Пап, между Кокандом и Наманганом. Старшим кондуктором ездил. Но, честно говоря, я всегда хотел жить в Казани. Ты жену мою знаешь? Разве похожа она на бабу-ягу?..
И он, дивясь своей полной доверчивости, рассказывал о стычках с родителями, о славной своей женушке, которую он не давал в обиду. Говорил, что Фирдоус заканчивает курсы в Казани, скоро вернется, и они наверняка устроятся здесь прочно.
В седьмом часу утра они подгоняли лодку к берегу и, замкнув ее на замок, впритруску бежали на участок, развеивая дрему, разминая затекшие ноги. Вася, посмеиваясь над собою и хваля искусство Мансура, рассказывал парням о рыбалке. Он только умалчивал про те разговоры, которые они вели в надводной тишине. И Мансуру было приятно, что Вася хвалит его и что умалчивает о разговорах, как бы делая из них тайну. В эти минуты беспечного веселья, необычайной легкости, единения с ребятами вдруг словно выталкивалась грустная мыслишка: не вечная бригада — ребята уйдут на завод, придут другие, тоже, может быть, мировые парни, но все уже будет по-другому...
В семь часов они выезжали. Перед их глазами проносились картины строящегося города: рабочие на строительных лесах, стрелы кранов в утренней голубой высоте, панелевозы на дорогах. Эти картины были неизменны в глазах Мансура все время, пока он жил в Челнах. Но именно они с быстротой необыкновенной меняли город. Глядя на них, нельзя было не испытать восторга и ожидания. Ожидание сквозило в разговорах и молчании людей. Дома вдоль камского берега неуклонно подымались, как бы привставали, чтобы объять многооконным взглядом Каму и челнинский порт. В порту тоже шли работы: речники готовились принять будущей весной первое оборудование для завода.
Вот дома восьмого комплекса, уже заселенные. Окна их по вечерам ярки. Но днем пустоглазы, не цветут занавесками, у подъездов не видать мирно сидящих стариков и мамаш с детскими колясками. В этом тоже одна из примет города: город приноравливается, чтобы разместить множество своих граждан, и в домах восьмого комплекса по-общежитийному живут молодые рабочие автозаводстроя, жилстроевцы, шоферы. Потом эти дома станут жилищем для семей.