Хорошо, что все уже позади и наконец-то наступило успокоение. Конечно, жертв было много. Народ ужасно пострадал за свою безумную попытку освобождения. Но истории неведома жалость. Никогда она не знала ее. Пути истории залиты кровью. И к лучшему будущему все народы бредут по колено в крови.
Кое-что все же достигнуто. По крайней мере доказано, что с людьми нельзя обращаться, как со стадом бессловесных животных. Какие-то свободы добыты. Их уже не отобрать. Чуть посвободнее стало слово, немного вольнее стала жизнь. Первый шаг сделан. Теперь довольно. Хватит.
Все те насилия, о которых еще и сейчас приходится слышать, — явное безумие. Бесспорно, лесные братья более достойны сожаления, нежели возмездия. Хоть бы унялись. Чего они хотят добиться? Сами накликают на себя беду и других губят. Теперь все должны жить тихо и спокойно.
На лбу Яна появляется морщина. Но тут же исчезает.
Себя ему не в чем упрекнуть. Он исполнял долг. Не забивался трусливо в угол, не малодушничал, когда верил, что можно принести пользу и когда нужны были деятели. Даже рисковал своим положением и жизнью. Но зато остановился вовремя, на самом краю пропасти, когда само общество уже не хотело идти дальше и только одиночки, фанатики революции да одержимые слепотой социалисты пытались силой толкать его вперед.
Он превозмог это ослепление и узость взглядов.
Ограниченность — убийственна. За нею всегда стоит пошлость. А социалисты прикрываются партийной догмой, как панцирем. Они напоминают схоластов-богословов, против которых так яростно выступают. Хотят одни заповеди заменить другими. Но свободный человек восстает против всяких догм. И уж художник ни в коем случае не смеет быть догматиком. Художник должен быть самым совершенным воплощением индивидуальной свободы. Любая политическая доктрина слишком узка, чтобы он мог довольствоваться ею. Художник всегда должен помнить о великих ценностях высшей культуры и служить только им.
Ян окидывает прочувствованным взглядом свои книги, бумаги и остается вполне доволен собой.
Художнику необходим определенный минимум житейских удобств. Иначе немыслим плодотворный труд. Если ноги мокнут, а уши мерзнут — фантазии не до полета и рука не в силах творить. Нужны тишина и покой и за окном и на душе…
И все это есть теперь у Яна. Особенно в воскресные дни. Тем более если за воскресеньем идет табельный день, как сегодня. Тогда он с самого утра расхаживает без воротничка, в мягких туфлях. Посидит у жены в спальне, поиграет с ребенком, который вот-вот уже начнет походить на человека и поэтому не кажется больше таким некрасивым и противным, как вначале. Возьмет книгу, приляжет на кушетку и почитает немного. Потом садится на любимое место за письменным столом и перелистывает последний журнал.
С особым чувством перечитывает собственные стихи. Во всей книге они самые красочные и содержательные, это скажет каждый. Пробегает глазами редакционную статью. Ну прямо как будто вычитали в его сердце. Каждое слово истина. Пускай материалисты и упрямые, закоснелые в своих доктринах, как в скорлупе, социалисты злятся сколько угодно — им не опровергнуть ни одного слова. Ни одной запятой.
Мы не отщепенцы и не реакционеры, как нас ругают. Напротив — реакционеры как раз те, кто прикрывается узкой догмой и решительно не желает ничего видеть за ней. Настоящие революционеры — мы. Потому что мы стремимся углубить революцию. Распространить ее на сферу духовной культуры. Мы и там хотим переоценить ценности и предоставить индивидууму полную свободу. Полную, неограниченную свободу! Особенно в искусстве!.. Долой старых идолов! Да здравствует вечно бурлящий, неустанно ищущий новых откровений, ненасытный дух человеческий!
Когда Яну становится скучно от подобных размышлений, он извлекает со дна ящика тетрадь с разными заметками и расчетами. С самодовольной улыбкой перелистывает ее. У него недавно появились некоторые практические замыслы, но он не может, заглянув в тетрадь, слегка не поиронизировать над собой.
Он, учитель и поэт, собирается стать землевладельцем и вести собственное хозяйство. У старого Зиле сожгли усадьбу, сын его скрылся — и старик ищет покупателя на свой земельный участок. Сто сорок пурвиет сносной земли. На что они бедному старику? Он хочет за них пять тысяч пятьсот. Пять тысяч Ян уже дает — дело за пятью сотнями. Но они как-нибудь договорятся…