— Послушайте, господа! — раздается вдруг глухой шепот Бренсона. — Не найдется ли у вас лишнего глотка?
Молчание.
— Ишь чего захотел! — откликается наконец Лапинь, крепче прижимая к себе бутылку. — Довольно ты попользовался, когда мы болотную воду пили.
— Ваша правда, — угодливо соглашается Бренсон. — Но на моем месте и вы бы поняли, как не терпится глотнуть.
Вимба локтем толкает товарища.
— Ну, дай уж, дай. Пусть и управляющий приложится. В аду ему Авраам не поднесет глотку промочить.
Лапинь протягивает недопитую бутылку.
— Спасибо, спасибо, господа, — еще не дотрагиваясь, благодарит Бренсон. — А не найдется ли у вас хоть одной целенькой? Нас двое, а ночи здесь небось долгие.
Пошарив в кармане, он достает синенькую.
— Ишь дьявол! — отшатывается портной. Но шелест новенькой кредитки действует. Товарищи недолго советуются.
— Отдай им, — настаивает Вимба. — Пусть уж погуляют управляющие перед смертью.
Лапинь вытаскивает из кармана непочатую бутылку. Спохватившись, плотнее прикрывает дверь.
— Ежели с каждого по пятерке, тогда пойдет.
Ни слова не говоря, Бренсон достает вторую пятерку. Бутылку он прячет в карман шубы.
— Спасибо! Эту мы вечером раскупорим.
Управляющие остаются одни. Мейер склонился над пустой миской, подперев голову руками.
— Ты выпивать собираешься? Думаешь, легче станет? Ерунда, брат. Я уже пробовал. На минутку действует. Потом еще хуже.
Бренсон не отвечает. Большими осторожными шагами расхаживает возле дверей. Прислушивается и с каким-то особенным интересом разглядывает ноги Зарена и приклад его ружья.
Мелькающая перед глазами фигура Бренсона с ее однообразными движениями раздражает Мейера, нагоняет сон. Здесь он уже привык относиться ко всему тупо и равнодушно. Растянувшись на своей жесткой постели, Мейер глядит на закопченный дочерна потолок, прорезанный острым, как сабля, лучом от двери до противоположной стены. Глядит упорно, пока не засыпает.
Не видит он, как полоска света постепенно становится голубоватой, потом фиолетовой и наконец серой. Очертания ее мало-помалу тускнеют, расплываются, и на потолке остается только светлое пятно. Вечереет. Зарен, отгоняя сон, кашляет и отплевывается.
Отдышавшись, он зажигает лампу и снова садится на свое место. В соседней комнате стало тихо. Изредка кто-нибудь, приоткрыв дверь, заглянет, но тут же уходит. Уж такой сегодня день — у всех уйма дел. Наконец наступает полная тишина. Бренсон смотрит на часы. Шесть. Самое тихое время. Те, кто ушел, вернутся поздно. У Бренсона свой расчет.
Проходя мимо двери, он будто нечаянно приоткрывает ее пошире. Еще раз подойдя к двери, окликает:
— Зарен!
— Чего? — орет Зарен с таким бешенством, что другой на месте Бренсона больше бы и не заикнулся.
— Ты не можешь мне сказать, за что меня тут держат?
Теперь бы Зарену впору расхохотаться. Но, пожалуй, лет двадцать уже прошло с тех пор, как он отвык смеяться. Зарен только презрительно кривит губы.
— А сам не знаешь?
— Откуда мне знать… Вы ближе к начальству. Вам больше известно.
— Ну, скоро и ты узнаешь. — Зарен начинает выколачивать трубку о приклад ружья.
Бренсон не унимается.
— Зарен, нет ли у тебя ножа?
— Выдумал тоже! Нож ему дай.
— Да мне только раскупорить, — он подходит к дверям и протягивает бутылку.
— Куда прешь! — сердито отталкивает его Зарен. — Не смей порог переступать! По той комнате можешь разгуливать — или как там тебе нравится. Но ежели переступишь порог: трах!.. Так нам приказано.
— Ого, значит, у вас строго. Я и не знал.
Однако уж очень заманчиво откупорить бутылку. Стоит ли отказываться. Зарен входит и прикрывает за собой дверь. Зажав винтовку между ног, он ловко соскабливает с горлышка сургуч.
— Ты стой там, у стола, — грозно напоминает он, когда управляющий делает попытку приблизиться. Потом ловко хлопает ладонью по донышку бутылки. Пробка вылетает и за ней тоненькой струйкой всего несколько капель.
— Спасибо, Зарен! — Бренсон садится на скамейку и отпивает. Вытягивает ноги и упирается спиной в стол. Поза для выпивки самая удобная. — Здорово согревает. А ведь раньше я в ней никакого вкуса не находил.
— Конечно, у вас небось вдоволь было всяких вин да коньяков. Ну, а белая… Она для мужиков.
— Твоя правда, Зарен. Кто бы мог подумать, что времена так переменятся. Ай, ай!