В речи Яна Робежниека нет ни идейной ясности и логики Мартыня, ни фанатизма Толстяка, хотя говорит он о борьбе. Нелегко уловить в его речи ведущую нить, понять, против кого и во имя чего он выступает. Касается он всего, о чем каждый теперь думает, но не может дать четкий, вразумительный ответ на жгучие вопросы, как, например, Мартынь в своей речи. Ян говорит об опасности, угрожающей революции, но в словах его мысль о неизбежной борьбе звучит как-то неопределенно. Речь его полна поэтических образов и восторженных аллегорий. В ней причудливо сплелись старый кладбищенский сентиментализм и зовы новой жизни. Ян знает мужиков. Знает, что большинству этих людей нет никакого дела до сухих теорий и волнующих партию вопросов. От грубого насилия они инстинктивно отворачиваются, предпочитая путь романтических иллюзий. В эту сторону он и уводит своих слушателей. Воодушевляясь сам, говорит дольше и красноречивее, чем вначале предполагал.
Толпе нравится речь Яна Робежниека. Особенно после оглушительных выкриков и заклинаний Толстяка. Ян Робежниек не бахвалится силой, не рисует невыносимо кровавые сцены. Слушая его, наслаждаешься легким опьянением, отдыхаешь. Все с облегчением глядят на учителя, и многим приходит в голову, что, пожалуй, они до сих пор недостаточно ценили и уважали его. Только молодежь, собравшись в кружок, поодаль от остальных, переглядывается, перешептывается и усмехается. У них уже была стычка с учителем из-за новой программы.
По окончании похорон толпа, распевая то хоралы, то революционные песни, направляется к дому общественного собрания. Там вечером опять сходка. Ян Робежниек с Марией по пути домой заезжают к Мейеру на Карлинскую мызу. Теща совсем расхворалась: больше душевно, чем физически. Ей противна маленькая, неудобная квартирка, до отказа набитая привезенной из имения мебелью. Невыносимы беспорядок и толчея, грубые люди, которые приходят сюда, как к себе домой, — забирают муку и мясо, лошадей и упряжь, да еще угрожают. Ей приходится жить в сплошном волнении и страхе — чуть ли не каждую ночь из окон видны зарева пожаров. То поблизости, то вдалеке раздается стрельба, и несмолкаемый гул доносится из дзильнской корчмы. Она полулежит на большом диване. За спиной у нее три подушки, одна в головах и еще одна под ногами. Она до пояса укрыта толстым шерстяным пледом, хотя в натопленной, пропахшей лекарствами комнате ей трудно дышать. Запахи одеколона и какой-то туалетной воды заглушают резкий запах мятных капель. Комнатка заставлена мягкой мебелью, словно лавка старьевщика. Негде повернуться. Окна занавешены шерстяными одеялами и загорожены тремя великанами фикусами, верхушки которых упираются в потолок.
Госпожа Мейер нервничает и хмурится. Никто ей не угодит. Зятя и Марию она невзлюбила со дня их свадьбы. А теперь видеть их не может. Вся ее забота только о младшей дочери, уехавшей в Россию. Только о ней и разговоры.
Вот и сегодня Ян всячески старается расположить к себе тещу. Но напрасно. Она морщится, когда зять, что-нибудь подавая, случайно касается ее руки. Мрачно хмурится, когда он нечаянно заслоняет лампу.
— Чего же это вы назад примчались? — едва завидев их на пороге, говорит она. — Не могли пожить в Риге. Там все-таки спокойней и безопасней.
— О нас не тревожьтесь, — уверенно говорит Ян. — Нас и здесь никто не тронет.
— Ах, не тронет! — передразнивает она. — Как будто вас не трогали. Кто здесь застрахован? Порядочные люди, у которых хоть что-нибудь есть, не могут чувствовать себя в безопасности. Сейчас у власти лодыри, проходимцы, всякая шваль… И сколько времени все это будет продолжаться? Неужели не найдется управы на эту банду?
— Народ, мама, не опасен, — с пафосом говорит Ян. Он все еще под впечатлением своей речи. — Он иногда может быть грубым, даже жестоким, но не злым. В глубине сердца народ добр. Надо знать его душу. Народ…
— Народ, народ… Насильники и убийцы, вот твой народ. Душа народа… — с нескрываемым презрением цедит она сквозь зубы. — Душа их нам неведома, зато кулаки мы хорошо знаем. Благодаря вашим стараниям. Ну и любуйтесь теперь…
Разговаривает с Яном, но смотрит на располневшую фигуру Марии. Во взгляде матери столько ненависти и злобы, что Мария краснеет и отворачивается. Слезы заволакивают глаза, и она делает шаг к Яну, как бы ища у него защиты и сочувствия. Но с него довольно. Теща вконец испортила ему настроение. Ян поворачивается и выходит в соседнюю комнату. Мейер расхаживает, засунув руки в карманы. Семь шагов вперед, семь обратно — больше некуда! Комоды, шкафы, наваленные одно на другое мягкие кресла, свернутые персидские ковры, огромные майоликовые вазы, мраморные бюсты без подставок, прислоненные к стенам, и два больших зеркала по углам — одно против другого. Расхаживая по комнате, Мейер невольно глядится в зеркало, может быть, от этого приходит в особенно подавленное и мрачное настроение.