......Я, сидя в углу комнаты на узле с вещами и болтая ногами, наблюдала за бабушкой, в сотый раз обходящей нашу абсолютно пустую, как мне казалось, комнату. Усталые натруженные руки скользили по деревянному комоду, столу, по стенам, бережно взяли коробочку со всевозможными нитками... Морщинки разгладились, нежной улыбкой тронулись губы - бабушка прижала к груди корзину с рабочими наперстками, лентами, нитями, иглами. Глаза ее оставались грустными и затуманенными, а по щеке скатилась одинокая слеза. Накрахмаленный белый чепчик, коричневое с черными кружевами платье....
Я смотрела на бабулю, и вдруг поняла, что она плачет. Испуганно соскочив, меня остановила ее рука - 'не мешай. Это просто эмоции'. Вошел дед. Устало прислонившись к косяку, стащил с головы шляпу и посмотрел на нас. Тревожно так посмотрел, сумрачно. Серые глаза сверкнули. 'В чем дело? Сколько можно собираться? Я вас спрашиваю' Беспомощно показав на нее рукой, увидела его смягчившееся, но грозное лицо. 'Нам давно пора. В поселении остались только мы. Все в повозках уже выехали....В чем дело, Алира?' 'У меня такое предчувствие, нехорошее предчувствие, что мы больше не увидим наш чудесный дом. Но мы, мы все же молодцы, нам удалось так долго и спокойно продержаться.... Эх, еще чуть-чуть бы, и как бы все изменилось....' И бабушка вновь заметалась по комнате, судорожно пытаясь сообразить, ничего ли не забыла, все ли взяла. А дед, ...дедушка вдруг начал посматривать то на меня, то на нее. 'Говоришь, предчувствие у тебя? Оно тебя никогда не подводило,...даже когда....неважно. Может, ничего страшного, если не дождемся пятнадцатилетия Елены?! Мы должны тебе сказать, Елена, что-то очень важное, невероятно важное!'. 'Нет! Не надо!... Некогда разговаривать! Скажем в дороге, когда ей исполнится пятнадцать, а сейчас главное - успеть уйти от этих головорезов. Потом поговорим! Обязательно!'. И сверкнув глазами, полными слез, она схватила меня за руку, и потащила к двери. Плотно закрыв ставни, дедушка досками крест-накрест забил дверь и окна, и, подгоняя нас, уселся на вожжи. Перед воротами, натянув поводья, он оглянулся на дом, на сарай, где работал плотником, где аккуратно лежали доски одна к одной, бруски, сверла, его обожаемый набор инструментов, и вздрогнул. Побледневший, с намокшими глазами, он, сердито протерев их рукавом, отвернулся, и крикнул: 'Н-но, родная, поехали'.
Наша нехитрая поклажа разместилась в нескольких мешках внутри повозки, служа одновременно мне местом. Выехав с проселочной дороги, мы оказались в длинной веренице повозок и телег, забивших всю дорогу.... А небо хмурилось, плыли тяжелые, свинцовые тучи, дул неприятный резкий ветер, пробирающий до костей. Несмотря на все мои протесты, я была по нос закутана в шерстяное одеяло.... 'Ох, что ж делается то.... Люди, люди, кругом люди. Одни из-за характера и гордыни королевства в войну втягивают, а другим страдания достаются. Илларий, дай Бог выберемся, девочке нашей пятнадцать справим, и все тогда....' - и бабуля всхлипнула. Похлопав ее по плечу, дед Илларий прошептал: 'Будем верить....Другого не дано...'
А люди бежали отовсюду. В обе стороны от границы выстраивались очереди беженцев, с отчаявшимися и растерянными лицами, не знающими куда бежать и как быть. В воздухе стоял запах гари, крови и боли. Дым от походных костров пропитывал всю одежду, и дышалось тяжело. Время от времени воздух разрывался криками тяжело раненых, едущих мимо нас в санитарных закрытых повозках. А рядом, поднимая облака пыли, проносились военные патрули, выискивая подозрительных и тайных агентов; теснив беженцев, шагали пешие войска.