Колин глядел на пустые пузырьки. На стене за головой доктора висел рисунок человеческого тела — путаница разноцветных линий и мышц. В большом стеклянном сосуде с узким горлышком вдруг затрепыхалась ночная бабочка или какое-то другое насекомое.
— Ведь какова продолжительность брака? Тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят лет. Так что такое три года ожидания и полезных занятий в его преддверии? Если у вас обоих будет ради чего стараться, это только поможет вам. Вы оба благоразумны. Другое дело, если бы я говорил с человеком, не способным видеть ничего, кроме сиюминутных радостей.
Колин встал. Кресло давило его.
— Я поговорю с Маргарет, — сказал он. — Хотя с практической стороны мы этого никогда не обсуждали.
— Конечно. В вашем возрасте о практической стороне думают мало. И заниматься ею должны старики вроде нас, — добавил доктор.
Он тоже встал, направился к двери, открыл ее, словно перед пациентом, и, лишь на секунду задержавшись, чтобы оглядеться, погасил свет.
Когда они вошли в гостиную, Маргарет сидела у огня и шила, а рядом ее мать заканчивала на большом листе бумаги не то плакат, не то объявление для собрания, на которое собиралась пойти вечером.
— Чаю? — сказала миссис Дормен и поглядела на лицо мужа, стараясь угадать, чем кончился их разговор.
— Я с удовольствием. А вы, Колин? — сказал доктор, засмеялся, выдохнул последнее облако дыма и, небрежно наклонившись, выбил трубку об угол печки.
Маргарет посмотрела на Колина. Он промолчал. Тихое спокойствие дочери и матери порождало ощущение домашнего уюта, и оно еще усилилось, когда доктор с добродушной улыбкой взял газету и опустился в кресло.
— А сухарики к чаю найдутся? — спросил он жену, которая направилась к двери, и, посмотрев поверх газеты на Маргарет, добавил: — Вы идете гулять или посидите сегодня дома?
— Мы пойдем пройдемся, — сказала Маргарет и снова посмотрела на Колина. — Как ты?
Они ушли, когда миссис Дормен принесла чай.
Они свернули на темное поле для гольфа. Когда они гуляли, он теперь всегда держал ее за руку. Через некоторое время он снял пальто, и они легли на траву. Он уже рассказал ей, о чем говорил с ним ее отец.
— Я согласна бросить школу, чтобы мы сейчас же поженились, — сказала она. — Я не чувствую себя обязанной делать то, чего хотят они. Хотя, естественно, — добавила она, — выслушаю их доводы.
— И все-таки лучше, чтобы ты получила специальность, — сказал он.
Еще в прошлом году она решила, что не будет заниматься медициной, не пойдет по стопам отца, и выбрала языки — главным образом потому, что курс можно было окончить за более короткое время. Даже из-за этого они тогда поспорили. Теперь она отодвинулась от него в темноте и села.
— Разве это не идет вразрез с тем, что ты всегда говорила? Что ты должна быть независима? Что у тебя должна быть своя жизнь? С какой стати тебе отказываться от этого? Что изменилось по сравнению с прошлым годом? — добавил он.
— Не понимаю, почему одно обязательно исключает другое. Если мы поженимся в этом году, я все равно смогу получить диплом. Почему брак должен быть такой уж помехой? Наоборот, он даст определенность, а это только поможет занятиям.
— Ну, а если у нас будет ребенок? — сказал он.
— Разве мы не можем спланировать свою семейную жизнь?
— Можем, конечно. — Он выжидающе замолчал.
— Так что же нам мешает?
— Все это как-то продуманно и взвешенно, — сказал он. — Точно речь идет о покупке костюма или дома. Я всегда искал непосредственности, мгновенных решений. А мы сейчас предопределяем нашу совместную жизнь, точно расстилаем ковер. Мы знаем, когда и что будет, хотя она даже еще не началась.
Он встал, и они пошли дальше. Она взяла его за руку.
— Вот ты все время рассуждаешь про независимость, — сказал он. — Но ведь на деле ты ничего не осуществишь. Ты говорила, что так произошло с твоей матерью, но что ты совсем другая. Я не хочу, чтобы ты выходила за меня замуж, словно это само собой разумеется. Так — нет. Уж лучше поженимся завтра. Или вообще никогда. Я предпочту, чтобы у нас все оставалось как есть, а они пусть прикидывают и рассчитывают.
— Ну, так пусть все остается как есть, — сказала она.
Она пошла проводить его до остановки. Когда автобус тронулся, он оглянулся и увидел, что она стоит под фонарем у обочины. Он чуть было не выпрыгнул из дверей и не бросился назад к ней — такой она казалась тоненькой, хрупкой, почти бестелесной. И это ее страстное желание стать чем-то, желание, которое никогда не сбудется!