— Делай, что тебе велит Колин, — говорил отец, но отчужденно, уже не разделяя жизни своих сыновей; день ото дня его все больше выматывала ответственность за забой и тесное соседство людей, с которыми он работал, необходимость блюсти свое положение начальника даже вне шахты. Шоу работал в его забое, и, потому что он каждую неделю замерял его выработку, определяя, сколько ему следует получить, они совсем перестали разговаривать. — Видишь, что получилось со Стивеном, — добавлял отец. — В школе плохо слушал, дома уроков толком не учил. Вот и попадет в шахту, как я.
— Ну, сколько можно повторять одно и то же, — говорила мать, которая не меньше отца устала от этой вечной борьбы. — Хотят этого добиться, пусть сами добиваются. А нет, так какой смысл их заставлять?
Однако время от времени Ричард поддавался настояниям отца: хотя ему только исполнилось восемь лет, он иногда по часу прилежно писал, решал примеры и терпеливо ждал, пока брат проверял его работу, аккуратно переписывал исправления, а потом чинно спрашивал:
— Можно я пойду? Я ведь уже все сделал, Колин.
Иногда Колин занимался и со Стивеном: отец все-таки подумывал о том, чтобы через год попробовать перевести его в классическую школу. Однако Стивен глядел на задание с добродушной покорностью, некоторое время пытался в нем разобраться, а потом мотал головой, отодвигал тетрадь, глядел на Колина, улыбался и говорил:
— Это мне не по зубам. В жизни не пойму.
Мало-помалу занятия свелись к тому, что они иногда читали вместе. Стивен внимательно вслушивался и повторял каждое слово, пока не начинал произносить его правильно, а потом, натыкаясь на него в следующей же строчке, снова перевирал. Он безмятежно освобождал себя от необходимости что-нибудь учить.
Как-то в субботу на Майкла Ригена в городе напали грабители, и он две недели пролежал в больнице. Они отобрали у него сорок фунтов и сломали ему челюсть — теперь он заикался. По странному совпадению на следующей неделе в больницу забрали его отца: он упал на улице без сознания. Пролежал он дольше Ригена, потому что у него был инсульт, а когда его наконец выписали, пошли слухи, что ему придется сменить свои обязанности, которые он выполнял тридцать лет, на что-нибудь менее трудное и требующее меньше времени.
Риген по настоянию матери оставил свой оркестр и вернулся в бухгалтерскую контору на полный день. Порой, проходя мимо их дома, Колин видел и слышал, как Майкл в нижней комнате обучает игре на скрипке маленьких мальчиков, но несколько месяцев спустя эти уроки прекратились, после того как у него вышли неприятности из-за его поведения с одним из учеников. Он бродил по улицам поселка — тощая призрачная фигура в длинном пальто и надвинутой на глаза кепке, которая еще увеличивала выпуклость на затылке. Иногда за ним увязывались мальчишки и дразнили его, но он как будто не замечал того, что происходило вокруг, и даже не останавливался, когда Колин заговаривал с ним, а только поднимал измученные глаза, тряс головой или медленно кивал в ответ на какой-нибудь вопрос, словно не хотел или не мог произнести хотя бы слово, и длинные тощие ноги быстро уносили его прочь, точно он вовсе не узнавал никого из прежних знакомых. Его отец иногда выходил, шаркая, на заднее крыльцо, исхудалый, ссохшийся. Одна сторона у него была частично парализована.
— Да, судьба их не помиловала, — говорил отец. — На эту семью точно проклятие легло. Беда никогда не приходит одна. Теперь очередь за хозяйкой. Что-нибудь с ней да приключится, это уж так.
Однако миссис Риген словно приободрилась от этих несчастий. Худая, зеленовато-бледная, почти тень, всегда в одежде блеклых тонов, она теперь разговаривала с соседками у себя на крыльце или на крыльце миссис Шоу, а то даже на крыльце миссис Блетчли и расхаживала от двери к двери, сообщая новости о здоровье мужа, но про сына почти не упоминала. И начинало казаться, будто Майкл вообще никогда не существовал — из дома больше не доносились звуки его скрипки, и на бельевой веревке не сушились его рубашки, которые прежде она с такой гордостью шила для него.
Как-то вечером Колин увидел Майкла на пешеходном мостике над станцией. Прислонившись к парапету, он смотрел вниз на рельсы.
— Ты идешь домой? — спросил Колин.
Риген не ответил. Его худая, задрапированная черным пальто костлявая фигура с плоской кепкой на голове вжималась в камень, словно деревянная подпорка.
— Ты идешь домой? — спросил он еще раз.
Лицо Ригена скрывала тень от козырька. Его пальцы судорожно переплелись.