— Нет, он улиц подметать не будет, — сказал отец, кивая на Ричарда. — У него мозги получше, чем у всех у них, как бы он там ни орал и ни говорил, что у него ничего не получится.
— Я не говорил, что у него ничего не получится, — сказал Колин.
Ричард спрятал лицо в ладонях, голова у него дергалась, плечи тряслись, и, когда отец погладил его по спине, он заплакал еще сильнее.
— Не надо, голубчик, — сказал отец. — Это же совсем не важно.
— Нет, важно, — сказал брат сквозь всхлипывания.
— Ты только подумай, — сказал отец, отступая на шаг, чтобы матери было виднее. — Он же учитель! Он же дипломированный учитель и сразу теряет терпение!
— Если это совсем не важно, — сказал Колин, — так зачем заставлять его заниматься?
— Нет, он заниматься будет, потому что у него есть способности, — сказал отец. — Только ты кричишь и сбиваешь его.
— В школе на своих учеников ты кричишь? — сказала лгать.
— Нет, — сказал он.
— Так почему ты кричишь на Ричарда? Он же твой брат. Кажется, ты должен быть к нему внимательнее, чем ко всем другим. Почему ты не можешь быть с ним таким же терпеливым? Ведь с тобой мы были терпеливы.
— Хватит, — сказал отец. — Я сам его буду учить.
— С дипломированным учителем в доме?
— Да когда же это он бывает в доме? И какой он учитель? По вечерам его не видно, а если он чему и обучен, так только орать.
Однако эта ссора кончилась сама собой. Такие ссоры вспыхивали почти каждый вечер, особенно по субботам: в Ричарде была болезненная хрупкость, которая заставляла мать бросаться на его защиту, а в отце пробуждала заботливую нежность, прежде почти ему не свойственную. Каждый день Колин возвращался из школы словно в тюрьму: улица внушала ему ужас, и дома, и шахта. Он словно проваливался в глубокую яму. Зимой он осознавал только давящую серость поселка, сажу, вечное облако дыма, запах серы — вонь, которая проникала во все уголки каждой комнаты, пропитывала одежду, а может быть, даже и кирпич, и камень. От нее никому и ничему не удавалось укрыться. Поселок был точно остов разбитого судна, вышвырнутый среди пустыни полей на берега непрерывно растущего террикона.
Каждый вечер он старался оттянуть возвращение домой: провожал Кэллоу до дверей его родственников и долго прощался с ним в конце узкого проулка или уезжал в город со Стивенсом на заднем седле его мотоцикла. Он бродил по улицам, и оттого, что все вокруг было таким знакомым, ощущал еще большую бесприютность. В его стремлении обособиться крылся упрямый протест, но тоска оставалась тоской, а он был прикован к поселку. Несколько раз он проходил двенадцать миль пешком и добирался до дому к полуночи или еще позже. Чем ближе он подходил к поселку, тем медленней становились его шаги: поднявшись на последний гребень и глядя мимо церкви вниз на тусклое зарево над шахтой, на клубящийся дым и пар, на серость освещенных фонарями улиц, он, хотя добирался сюда три часа, испытывал томящее желание повернуться и пойти назад. Ему не для чего было возвращаться сюда.
— Если ты все это так обожаешь, зачем тебе жить тут? — говорил отец. — Сними комнату. С деньгами, которые ты зарабатываешь, что-нибудь придумать можно.
— Я зарабатываю вовсе не так много, — говорил он.
— Сколько ты зарабатываешь, я не знаю, — говорил отец, — но побольше, чем я, хотя и вполовину так не вкалываешь.
— Я получаю меньше тебя.
— Больше, если считать, сколько часов ты работаешь и сколько я.
— Во всяком случае, — сказал он, — я пробовал.
— Угу, — сказал отец, — а с нами как же? В первый раз смогли купить что-то приличное.
В нижней комнате стояли теперь новый диван и два кресла, первый взнос за которые был внесен из его первого жалованья. В кухне недавно появился новый обеденный стол. Они обсуждали, не покрыть ли пол линолеумом. Отец подумывал о том, чтобы купить приемник получше.
— Мы заслужили эти вещи, — сказал он. — Они нам нужны. Вот ради чего мы бились все вместе.
— Это проституция, — сказал Колин.
Отец осекся и поглядел на него с бешенством.
— Какая еще проституция?
Его братья за столом насторожились. Мать повернулась от очага.
— Отдавать меня внаймы.
— Кого отдавать внаймы?
— Меня.
— Никто тебя никуда не отдает.
— Считалось, что я приобретаю интеллигентность, а не учусь, как повышать материальное благосостояние.
— И то и другое. Я так думала, — сказала мать.
— Но это же невозможно. Одно противоречит другому. Одно исключает другое, — сказал Колин.