Он стал принимать таблетки, чтобы спать как мертвец. Переносить эти приступы он уже не мог. По утрам после снотворного Александр был похож на пришельца, который познает чужую планету. Понадобилось лекарство для адаптации между ночью и днем. Постепенно он превратился в легко возбудимого, неуравновешенного человека, чье настроение менялось по нескольку раз в день. Он перешел на новые препараты, которые заказывал во всех уголках мира. Синие, белые, желтые с красной полосой. Они помогали успокаивать разум, поддерживали запас энергии и спасали от бессонных ночей.
Зависимость страшила его меньше, чем приступы паники, которые ставили все его существование под вопрос.
В дневнике Иван много писал о своей жене. Он очень сильно любил Мари. Он влюбился в нее с первого взгляда, помнил цвет ее платья в день их знакомства, помнил мелодию, которую она напевала, когда он провожал ее домой, помнил количество ступенек, ведущих к ее дверям, их было столько же, сколько в новом доме, где она жила с Жан-Полем до войны.
Перечитывая последние записи, Александр испытывал неловкость. Он невольно начал сравнивать себя с ним, пытаясь оправдать чувства и поступки деда. Многие говорят, что не терпят лжи, но на самом деле только и желают, чтобы их обманули. Поэтому Александр предпочитал жить один. Он был, только когда оставался наедине с собой. Бушующая стихия превращалась в гладкую зеркальную поверхность, и он мог заглянуть внутрь. Если бы это одиночество нарушалось, то исчезла бы последняя возможность узнать, что лежит на дне.
С женами друзей Александр не спал. Обманутым супругам не сострадал, но и участвовать в игре отказывался. Он давно определил для себя границы, которые никогда не переступал. Только так можно было не сойти с ума. Но, с другой стороны, он знал, что иногда обстоятельства складываются таким образом, что люди плюют на все правила.
Многие из его женщин были чьи-то, так было проще, но о той части их жизни он ничего не знал. Она его не интересовала. На него часто накатывала брезгливость к самому себе. И люди, жаждущие его общества, вызывали в нем отвращение.
Но если предположить, что когда-нибудь он нарушит собственные правила и совершит подлость, то скорее всего это будет вызвано не чрезвычайными обстоятельствами, а сиюминутным порывом, вспышкой злости или случайной глупостью.
Ревность. Последний раз он испытывал нечто похожее десять лет назад. Теплый вечер в конце лета, чужая квартира, кухонный стол, заставленный бутылками и пепельницами с окурками, хохот пьяных. Остались смутные воспоминания. Завеса табачного дыма, ее взгляд, который он поймал, как жужжащую муху в кулак, а когда разжал пальцы, там ничего не было. Ощущение беспомощности.
Много страниц дневника было посвящено бесконечному поеданию себя. Подозрения, наблюдения, страдания. Та же беспомощность. Александр перечитывал некоторые строчки с чувством странного мазохистского наслаждения.
16 августа
Вчера я вел себя ужасно. Я должен был открыть вечер, произнести первые поздравительные слова. Но не смог… Мне кажется, что все вокруг знают. Все смотрят на меня как на больного, которому пока не известен смертельный диагноз. Едва прикрытое, жалкое сочувствие. Я хотел поговорить с ним, но не в день рождения, это невозможно.
18 августа
Во сне она смеялась… В шахматах он никогда никому не уступает. Пожалеет ли сейчас? Она думает, что я шпионю за ней, но это не так. Или так?
25 сентября
Ангел исчез. Она никогда не снимала его, даже когда принимала ванну. Никогда, никогда. Мне кажется, я схожу с ума. Это больше чем украшение, это талисман, сохраняющий нашу любовь. Я не смогу жить без нее. Потеряла на море… это ужасно. Она так спокойна, как будто ничего не произошло. Надо написать в Канны, пусть ищут ангела и дневник Пусть ищут нас.
Александр приподнялся с подушек и посмотрел на часы. Половина восьмого вечера, он почувствовал, что проголодался. За окном стемнело. Мадлен протянула руку и медленно провела пальцем по его позвоночнику снизу вверх. Ему захотелось, чтобы она ушла.
Всю дорогу от дома Перро до гостиницы они молчали, так же молча поднялись в номер, зашторили окна и разделись. Александр снова почувствовал накатывающую на него усталость. Голубые, белые таблетки… он ощутил их горьковатый вкус на языке, и к нему вернулась легкость. Реальность, никем не редактируемая, местами безобразная, утомляла, высасывала последние силы.