Подвопрос к подвопросу о прошлом: можно ли призвать мелкого беса аналогии и перенести рассуждения о прошлом, истории и создании мира на теорию личности?
Что мы имеем в виду, когда говорим, что все закончилось?
С практической точки зрения, тот факт, что люди ничего не значат, их жизни не имеют смысла и ничего не стоят, является благом или нет? Закончились государства, границы, исторические обстоятельства, социальные роли, экономические иерархии. Они больше не могут выступать отмычкой, никого не интерпретируют. Ничье место нельзя считать определенным, закрепленным и предписанным. Почти вырубленный лес некому валить, некому обрабатывать истощенные урожаями поля и запускать конвейеры фабрик. В этих местах рождается другая, никем не угаданная, жизнь. Больше не у кого и незачем спрашивать разрешение на существование или несуществование.
Подвопрос к вопросу о благе отсутствия смысла: насколько возникающая вне иерархий и чужого взгляда жизнь подобна другой жизни? Насколько универсальны процессы самоорганизации, подобия или даже тождества у тех, кто внешне не имеет ничего похожего. Колония сороконожек, собранная вокруг автомобильного диска, и десяток работников затухающего завода, который по инерции работает, как и во времена торжествующего перепроизводства. Насколько одно сложнее другого или все их различия меркнут перед общей сложностью существующего? См. вопросы о форме вселенной, природе мира и отсутствии смысла.
Чай с полынью
– Травяной чай?
– Только если он пахнет как куча прошлогодних листьев.
– По-другому и не бывает.
– Конечно. Спасибо.
Фон Силин поднимается, уходит в дом к закипающему чайнику. У книжника пока есть время обдумать ход. Он взвешивает в руке оставшиеся го-иси. Фонарик покачивается в отдыхающем от ливня воздухе. В его свете положение на доске кажется печальным. Впрочем, в полной темноте оно осталось бы таким же, только его печальность было бы сложнее рассмотреть.
Утром Аманогава выпила особый чай с полынью, приготовленный фон Силином и с тех пор беспробудно спит. Книжник и монах сторожат ее сон и следят, чтобы девушку ничто не потревожило. За то время, пока Аманогава видит сны, они успели обсудить достойные вопросы философии и руку-ветвь книжника, а также сыграть несколько партий. Книжник не выиграл ни одной.
Монах возвращается с чайником и двумя чашками на подносе. Подсаживается к доске и разливает напиток. Книжник собирается делать ход и берет один из камешков. Однако, фишка выскальзывает из деревянных пальцев и падает в воду.
– Я думал, что твоя новая рука будет лучше.
– Да. Я хотел не такую… К тому же, эту я успел надломить почти сразу же после того, как привил ее. Поэтому она такая неуклюжая.
– А поменять нельзя?
– Боюсь, что нет. Корни уходят глубоко в тело, даже если контролировать их рост. Мне придется жить с ней.
Книжник наконец делает ход. В этот раз он берет го-иси обычной рукой.
– Странно видеть тебя сопровождающим кого-то. Она тебе нравится, или есть другие причины? – фон Силин не поднимает голову от доски.
– Другие.
– Значит, не нравится?
– Раньше вы были изящнее в постановке вопросов.
– Со временем я понял, что это напрасная трата сил и слов. Прямой вопрос всегда лучше. Запомни.
Разговор прерывается, когда в дверном проеме показывается Аманогава, все еще видящая сон. Книжник и монах обступают сомнамбулу и следуют за ней, готовясь подхватить и удержать от падения. Она идет медленно и даже аккуратно. Когда девушка подходит к краю террасы – еще полшага вперед и упадет в море – спутники аккуратно подхватывают ее за руки и поворачивают. Так они обходят хижину по кругу. Книжник и монах продолжают разговор о достойных вопросах философии полушепотом. На втором круге Аманогава задерживается и мнется, а потом переступает чашки с уже остывшим чаем. Монах убирает их и возвращается на свой пост. Они проходят вокруг дома еще один раз.