– В-вкусно…
– Сейчас ты скажешь, как поражен, что какой-то старикашка сварганил столь восхитительное блюдо из подаренных самой матушкой-природой ингредиентов. И все под боком!
Стоп! Он не в магазине закупался? Не говорите мне, что рыбка из местного водоема. Уф…
– Для пущего колорита… недостает замысловатой позы, – приглушенно говорил я, будто бы был чем-то болен.
– Я воспользуюсь льготами для пожилых! Как бы… Прижал к стенке старика! Не стыдно? – заворчал он. – Ты доел? Так пошли, чего расселся!
– Куда?
– К священному пруду. Что, забыл? Эх, девчачья твоя память.
Ах, да. Погодите, что? Та легенда про бога? Как он докатился до такого? Но в какой-то степени даже жаль его. Судя по всему, у него нет ни родственником, ни семьи. Не жизнь, а выживание. Бесконечные скитания.
– В благодарность за… Так и быть, я схожу с вами.
– Это по-нашему! Двинули.
* * *
В общественных пространствах, оказывается, скрываются тропы, о которых никто не догадывается. Мы вышли как раз на одну такую, стоило нам вернуться на главную дорогу и в гуще, из которой, по моим предположениям, и вылез старик, найти лаз в ограждении.
Толстые стволы вкупе со сплетающимися пушистыми кронами образовывали своего рода тоннель. По бокам выставлены пирамидкой булыжники, придающий могильный окрас этому месту. Разросшаяся трава намекала, что участок находился в долгом запустении, словно отродясь рука человека ее не касалась.
– Прошу любить и жаловать!
Выглянув из-за спины старика, я увидел то, ради чего мы сюда шли. Это был самый обыкновенный прудик, коих десятки в городе, за исключением того, что над ним раскрывалась вырезанная прореха в небо, сквозь которую бледный мягкий свет луны падал бы прямо на водную гладь.
– Пруд как пруд, – постановил я, не приметив для себя ничего особенного. – Что дальше? Заклинание какое-то прочитаем? Проведем ритуал?
– Нафантазировал тоже. Ни монолитов, ни пышных алтарей. Скромность украшает. Присаживайся.
Я сел на край бережка и стал всматриваться в чернильную воду с темно-зелеными вкраплениями в виде кувшинок и камышей, стоявших по стойке смирно.
Абсолютное ничего. Сюда не проникает городской гул и мерцание ночных огней. Идеальная обстановка, чтобы отдаваться размышлениям или совершать убийство.
Посидеть у пруда и тогда тебя наполнит, как жидкость, заливающаяся в бутылку, отвагой или чем бы там ни было. Пока что я ощущаю разочарования. Всему обязано иметь рациональное объяснение. Приметы, причуды и иже с ними для таких, как этот старик, эпоха которых закатывается, и чтобы скрасить уходящие дни, они пускаются во все тяжкие. Когда-нибудь и я стану таким же, но перед этим минует много лет. И пускай это сработает на нем, себя повторно я не дам водить за нос.
– Ловкость рук и мастерское владение обманом. Одурачивание – хлеб фокусника. Спроси себя. Все ли так прозрачно? Все примитивно и осязаемо? Пока не коснется, нас не касается. Поэтому пора прозреть.
«Настал черед омовения», – в заключении добавил старик.
Клеточки тела поднимают гвалт, и весь я содрогаюсь от вибраций. Звериный, первобытный страх парализует конечности. Губы шевелятся, но слова не воспроизводятся, словно во мне отключили звук. С напряжением удается повернуть голову: два белых блюдца, похожие на фары, висели во мраке, и отблеск их был гнетущим и неживым.
Не позволишь себя надуть? Как же ты смешон, ей богу. А теперь посмотри – вот до чего доводит наивность. Делайте ставки. Насколько пруд глубок? Через сколько захлебнусь? Ставки сделаны, ставок больше нет! Вы проиграли, увы, фишки переходят старухе с косой.
Так и будет. Из воды вытащат вздутый, вонючий пузырь. В некрологе напишут «утопленник». В классе объявят, что их одноклассник погиб, а не покончил с собой, это важно. По классу пронесутся вопросы и наигранные вздохи. Поставят вазу с гвоздикой на мою парту, проведут минуту молчания на классном часу. А на следующий день все упоминания об ученике, который числился в журнале двенадцатым, сотрутся.
Толчок, и плеск воды разогнал чары безмолвия. Будто связанный по рукам и ногам, я стал тонуть.
…
Отсутствие силы взаимодействия объекта с опорой. Невесомость. Не падение, но и не полет. Везде рассеяны маленькие блуждающие огоньки, которые растворялись во мгле и тут же воскрешались. Они порхали, приземлялись на меня, улетали, и от них кожа запоминала лишь колющую боль. Синий туман колыхал бренную оболочку, переворачивал, подымал и опускал. В ритмичной качке сердце сжималось и ныло в отвратительном чувстве ожидания, когда я достигну дна и наконец отдохну. Дым просачивался внутрь головы, и от этого она словно распухала до огромных размеров, и в ней чей-то нарастающий, непрестанный голос возмущался: