– Ха-а… Ускользнула. Ты остался один-одинехонек. Молись не за нее, а за себя.
Мускулы напряглись, как пружина. Свирепствование чудовища. Натиск возрастал, оно барабанило что было мочи. Шар, который был моей защитой, не поддавался.
– Ломайся! Какой крепкий, черт. Но скорлупа расколется, и я сожру орех.
Нацепили на голову ведро и по нему стучали. Выстреливающие снопы искр. Пылающий жар. Словно просачивалась лава, накаливая сферу изнутри. Хруст, и следуемый за ним всплеск света заполонил все окружение.
– Жжется! Ах ты гаденыш!
Куда идти? Где спрятаться? Я ослеплен. Координация нарушена, я будто висел вверх тормашками.
– Вот и все, попался.
Рвущаяся плоть. Рука отделялась от тела с тянущейся болью.
– Теперь удалим твой порочный глаз.
– А-а-а-агх!
Пронзание. Кончик когтя проник в мякоть глазного яблока.
– Победа! Ха-а… Какого дьявола?!
Из заткнутой глазницы проклевывались стебельки. Множились, как бактерии, и излучали свет. Они переросли в плантацию вьющихся растений, которые ползли вдоль конечности.
– Отродье Яви, я четверную тебя!
Чагрин истошно ревел и кувыркался, его лапу сжимала, словно под прессом, неостановимая плеяда. Поврежденная часть распадалась на частицы; чтобы не допустить дальнейшего распространения, он выдернул ее вместе со мной, после чего засеменил прочь.
Падение.
Без руки, без глаза. Не совсем честный, но обмен состоялся. Не отбился от отчаяния, порожденного собственной судьбой. И усилил горе – пострадал ни в чем не повинный человек, которого я заставил помогать ради ублажения своей нужды. Может, мама исчезла из-за меня? Может, я и есть оплот всех несчастий? Без преданности делу себя бы не поборол. Тогда все сходится, и я сражен во имя добра. Искупление за всю ту грязь, что принесло мое рождение.
– Мама…
Оптические случайности определялись, как иллюзии. Ничто не различимо. Мне чудилось, я лежал у нее на коленях, и она утешала меня, давая понять, что все образуется, что я не один. Не возвращаться и не задерживаться. Прими в свои объятья, возьми сейчас или позже.
* * *
Ангел скорбел, росой орошая мое лицо.
– К-Кавасуги… Очнись, Кавасуги…
Прижав к себе, Азанагами разревелась в новом порыве.
Слава Богу, с ней все в порядке. Как и с моей ранее оторванной рукой. С глазницей не ясно, веко будто склеено и не открывается.
– Азанагами, где мы были?
– …
Как и я, она не была готова к прибытию на Марс и враждебно настроенным формам жизни. Немудрено, что после такого моментально уснула. С расспросами повременим.
Я уложил ее в кровать. Смахнул слезинки, погладил по головке и подправил одеяло. Вел себя, как старший брат. Я включил ночник и убрал лишний свет.
– Спокойной ночи.
…
Выводы. Уместны ли они? Я не легкомысленно усвоил сегодняшний день; в животе урчит, он вспучен. С ворохом ассоциаций я могу с различными вывертами фантазировать. Нырнуть и быстро сориентироваться. Это не успокоит. Избыток сил проще потратить на автопилот, чтобы добраться до дома. Спать на улице? Что обо мне подумают люди? Говорю так, будто сон мне предписан. Будет чудом упасть в него.
И все же.
Все же поразительно. Поразительно, что в одном действии умещается масса вещей. К разгадке и на миллиметр не подошел, однако сложность неравномерно повышается. Будто сговор. Будто пересек кому-то дорогу, и мне мстят. Эти трудности – начало беспрерывных бед.
…
Дом, милый дом. Учительницы Окуямы нет, значит, я тихо пережду ночь. В школу не пойду, скажу, что заболел. Тогда она точно примчится сюда. Тиски-тиски. Утро посвящу упорядочиванию последовательностей. Я переутомлен; озябшего, меня ломает, как если бы была температура. Проснусь, и затянувшаяся греза рассеется.
Не забыть улыбнуться в зеркало – так задается настроение всему дню.
Автор приостановил выкладку новых эпизодов