Качнуло меня вперед. Рухнул я на колени. Хлебнул соли. Закашлялся до посинения. Заматерился во все горло. Кричал, словно одурел.
Откуда силы взялись — рванулся к берегу. «Поплыл», отталкиваясь ото дна попеременке то одной, то другой ногой. И вот мне уже кажется: я глиссер. Я рассекаю солонющую и холоднющую воду и стремительно мчусь к берегу. Осталось мне, глиссеру, только красиво развернуться на отмели, подняв прозрачную стенку воды, как вдруг я вспомнил, что совсем я не глиссер, а просто играю на Амуре в пятнашки. Подныриваю я под понтон «купалки» и оказываюсь в отсеке, где нет пустых железных бочек, смотрю в щель, а ко мне «кролем» идет Венька Штырь. Я заглядываю в соседний отсек и вижу, что он тоже пуст — без бочек. И когда Венька Штырь готов поднырнуть ко мне и запятнать, я хватаюсь за низ поперечины понтона и ныряю. О, я хитер! Венька Штырь сейчас покажется в моем отсеке, а меня уже и след простыл… Но что это? Мамочка, что это? Я всплываю, но голова моя под водой упирается во что-то твердое, и ходу вверх нет. Я упрямо стучусь в твердое и непреодолимое головой. А воздуху все меньше и меньше. И вот я уже рыба-касатка, скользкая, юркая, с тремя грозными перьями, которыми я могу пропороть даже красную лодку ЛАС-5. А красная лодка все надвигается, надвигается, надвигается. Потом кто-то в черном нависает надо мной и хватает меня за штормовку своими щупальцами и кричит, чтобы я цеплялся за борт. Так и кричит: «Павел Родионович! Павел Родионович!!! Цепляйтесь за борт!!!»
Пришел я в себя на берегу. Сначала прилег на бревно, потом посидел на нем. А студент стоял передо мною, молчал и как-то странно смотрел на меня.
— Что, испугался? — кривясь, улыбнулся я, и Феликс Соколков рассмеялся. Он хохотал долго и надсадно. Его хохот утомлял. Я прикрыл глаза.
Когда Феликс успокоился, я открыл глаза и увидел, что стемнело. Я поднялся, и мы молча побрели к устью ручья, я — по пляжу, Феликс — по воде. Лодка, как послушная собака, бежала за нами на привязи.
Возвращаться на остров было бессмыслицей. Не нашли бы мы его во тьме, проскочили бы. Конечно, там была еда, там был чай, а здесь у нас осталась кастрюля, которую я успел приторочить к рюкзаку, после того как высыпал в море образцы. Чайник я потерял.
— У тебя есть спички? — спросил я студента.
— Есть, — сказал он. — Только вымокли, заразы.
Я промолчал. Мои тоже годились разве что для устного счета в первом классе послевоенной школы. Но в нагрудном кармане «энцефалитки» всегда носил латунную гильзу тридцать второго калибра, а в ней хранились спички и чиркалка. Аварийный запас был запарафинирован в гильзе, и я точно знал, что без костра мы не останемся. «Ну, так чего же ныть? Сейчас запалим костерок. Обсушимся как люди. Закипятим чайку. Заварим его брусничным листиком, что должен расти у верхней бровки терраски. Покимарим у костерка. Перекантуемся до утра, а утречком высушим на солнышке радиометр, нахлебавшийся воды. Наберем заново камней с обнажения. Спустим лодчонку, а можно и не спускать ее, а на двух головах посуху понесем ее, толстенькую, на остров. Перекусим там, почаюем и… «Отдать концы! Чего же, спрашивается, падать духом?» — так думал я, и впереди снова забрезжили розовые и солнечные краски жизни.
Костер полыхал огромным и жарким пламенем. Мы прополаскивали кишочки приятной на вкус горячей водицей. Одежда быстро сохла. Я был доволен жизнью. Всем.
Но студента, видимо, что-то точило, что-то вяловат он был, что-то подмывало его спросить меня, но, видимо, не решался.
Потом, когда я уже досушивал второй сапог, он спросил как бы невзначай, вроде бы даже как бы самого себя спросил:
— Почему вы такой невезучий?
Вот уж действительно: «Почему?» Почему ночью, примерно часа в три, подул с моря ветер? Почему он через час нагнал дождь? Почему к утру он рассвирепел до такой степени, что на пляж накатились волны и прижали нас к террасе? Ну почему?! Пришлось уйти вверх по ручью. От дождя удалось загородиться лодкой. Лежала она, бедная, на кустах днищем вверх, мы сидели съежившись под ней, и только редкие капли дождя падали на наши штаны.
Рассвело. Я натянул на голову капюшон куртки и пошел к берегу. Островок не исчез за ночь. Не совсем, значит, она, фортуна, подлая и коварная тварь. Пока что не совсем. Вода уже далеко ушла от берега, но вокруг островка все еще бесновалось море. Над илистым дном бухты носилась водяная пыль — то ветер рассеивал мелкие лужи.