— Наверное, лучше не суетиться? — спросила Оля.
— Я тоже так думаю. Риск — благородное дело.
— А чем же мы рискуем? День ведь лишний так и так потерян.
— Почему потерян? Если бы источника не было, тогда бы точно был потерян. Холодно ночью будет, Оля. И дождь может пойти.
— У нас же у обоих ватники есть. И плащи.
— У тебя, Ольга Макаровна, редкий дар убеждать даже такого Фому неверующего, как я.
— Ну уж и Фома!
Вода закипела. Я бросил в чайник пригоршню заварки, убрал его с огня, открыл банку тушенки, подогрел ее на углях, и мы принялись жадно уплетать мясо, запивая его чаем.
Значит, все решено. Только вперед! Только к победе! И если все будет в порядке, то завтра часам к трем дня мы должны прийти в лагерь, закрыв «дыру». Другого варианта не остается.
— Оля, поела? Собирайся-ка по-быстрому. Нам нужно подняться вон к тому обнажению. Федорович просил в обязательном порядке заглянуть на соседний водораздел, — сказал я, вставая.
Темнота входила в долину быстро, будто задвигался ящик письменного стола, в котором оказались мы с Олей.
Холодом пахнуло, и, как прогнозировалось, начал накрапывать дождь.
А я в это время затеял переправу на правый берег, где низко по склону к самой реке спускались черные заросли кедрача. Кедрачом сегодня пренебрегать не стоило. Но и времени искать подходящий брод не оставалось. Прикинув все это, я осторожно шагнул в реку, очень рассчитывая на ее дружелюбие.
Мои сапоги с высокими голенищами — под самый пах, а тут не хватило. Стремнина прижималась к правому берегу, и как только начал я пересекать ее, холодные струн потекли по ногам — впору завизжать, и вскоре сапоги отяжелели, наполнились водой. Я обернулся.
— Оля, я перенесу тебя. Нет нужды вдвоем мокнуть. Подожди — только рюкзаки на берег брошу, чтобы не мешали. Давай-ка твой.
Я перенес рюкзаки. Возвратился. Ноги еще слушались, но уже начали коченеть. Мы отошли на мелкую воду. Я присел. Оля обняла меня сзади, чуть подпрыгнула и закинула ноги мне на бедра. Я подхватил их, произнес задавленным голосом: «Устраивайся поудобнее» — и медленно зашагал по воде.
Ноги мои уже не обжигает холодом, ноги мои не немеют. Немеет спина. Немеют шея и плечи от крепко и, кажется мне, нежно обвивших их рук. Оцепенели руки, потому что и во сне не смогли бы служить опорой для этих легких, крепких длинных ног в резиновых мокроступах. И ее дыхание над ухом!
Не могло мое напряжение остаться незамеченным. На самом глубоком месте Оля осторожно отстранилась, а мне показалось, что она резко отпрянула назад. Я чуть было не потерял равновесие. Но берег был рядом и, развернувшись спиной к нему, я благополучно поставил на уступчик свою драгоценную ношу.
Я ликовал! Стена, непрошибаемая стена, которая отделяла меня от Оли, вдруг стала тонкой, прозрачной, гибкой. Неважно, что мы по разные стороны. Это совсем неважно. Да это уже, родные мои, даже не стена. Так, подобие. Если она протянет свою руку, а я свою, то потечет ко мне через эту стену ее тепло. Так какая же это стена?
— Смотри, Оля, танец маленького лебедя!
Я опустил голенища, дурачась, расставил руки и задрал ногу — вода полилась из сапога. Таким же образом я опорожнил второй и, схватив рюкзаки, побежал к выбранному месту. Оля быстро шла за мной и приговаривала, смеясь;
— То ли лебедь, то ли ласточка, то ли в цирке слон! Кто это? То ли лебедь, то ли ласточка, то ли в цирке слон!
Вот что человеку нужно для полного счастья! Вот как мало ему надо. Мало ли? Это мало разве — почувствовать, как исчезает преграда между двумя людьми, да еще если один человек неравнодушен к другому?
— Оленька, — смелею я, — вот что мы сделаем, — и сбрасываю рюкзаки, — дождь ведь будет. Чувствуешь? Я должен построить дворец. Я буду джином. А ты разводи костер, чтобы было светло, тепло и весело на душе. «Эх, радостно на душе! Эх, весело на душе!»
И я бросился к кедрачу и принялся махать маленьким, легким топориком, с которым уже лет десять не расстаюсь. И ложились рядом со мной хрупкие хвойные лапы. Пошло дело! А вот они — колья, а вот — продольные жерди, а вот — поперечины. Вот как!
Остов шалаша вышел кособоким. А, не беда! Лапками, лапками выровняем! Чем не дворец-хижина?
Костер уже полыхал вовсю. Дождик накрапывал помалу, но вокруг костра от жара начала образовываться сухая зона.
— Павел Родионович, рогульки нужны.