— Пацаны, поехали, ну? — сучил ногами Хомяк.
— Ждем, ждем.
Показалась машина. Была она крашена в легкомысленный салатовый цвет, на бортах ясно различались буквы Rent-a-Car.
— Смотри ты, номера литовские, — заметил бдительный Хомяк.
Его голос звучал спокойней. Было видно, что литовских номеров он не боится и даже готов им хамить при возможности. Машина плавно сбросила скорость и остановилась. Стекло пассажира поползло вниз. За рулем обнаружился мужчина лет около сорока пяти — пятидесяти с сединой в волосах. Мужчина также был оснащен ухоженной бородой, белая рубашка была выглажена, пожалуй, с чрезмерным тщанием для Глусского района. Было видно, что сам себе он напоминает молодого Шона Коннери и намерен придерживаться этого сравнения еще минимум пять лет, после чего может переориентировать свою внешность на стареющего Хемингуэя. Мужчина подался вперед через пассажирское сиденье и сказал с оттенком снисходительности к аборигенам:
— Здравствтвсвуйте, — его акцент был, без сомнения, французским, отсюда же и та певучесть, с которой он выдал это простое русское слово.
— Хай Гитлер, — бодро откликнулся Серый.
Мужчина настроения Серого не понял и продолжил:
— Я ничего не понимаем. Я ехал сто километров и нигде увидел никакой заправки, где можно платить карточкой. Банковская карточка, Виза Голд? Вы знайте, что такое?
Было непонятно, жалуется ли он на жизнь или имеет деловое предложение.
— Ты чего с людьми через дверь разговариваешь? — тоном мастера в профтехучилище спросил Серый, медленно обходя машину. — Тебе выйти западло?
— Серый, Серый, не бычи, не надо иностранцев бить, тут мигом милиция будет. И Интерпол. И МИД с гэбней. Не надо, Серый.
— А кто сказал бить? Я поговорить хочу, — весело, с хрипотцой, сказал Серый, приоткрывая дверцу машины иностранца.
Серый держал себя в руках:
— Выйди, стань, как человек.
Француз понял, что попал в социальную ситуацию, которая выходит за рамки его привычного опыта в Восточной Европе, и предпочел послушаться.
— Я этнограф, — сказал он на всякий случай выходя.
— Знаем, какой ты, блядь, этнограф, — Серый ласково взялся за дверцу машины, не давая ее закрыть. — Чего тут шпионишь? Хули тебе тут надо?
Слово «блядь» француз понял, как понял он и слово «шпион». Темп его речи изменился, стал быстрым и сбивчивым. Внезапно он стал похож на рядового просителя в поликлинике или исполкоме.
— Друзья, — сказал он быстро, почти не исковеркав это слово. — Друзья, я есть в беду. Беда превратился я. Я этнограф. Собираю материал эмпирик для диссертации докторовской. Материал, друзья. Разговариваю в деревне, много-много деревни, с вашими бабушками. Я не есть шпион, этнограф не шпион есть.
Серый слушал внимательно, как красный командир на допросе взятого в плен языка. Иностранец его раздражал, причем раздражал не из-за ухоженной внешности, не из-за лощеной машины, но — из-за того, что был иностранцем.
— Я ехал в дороге через Гудагай, Гудагай, Ошмена, Волковыск, Минск, был в Минске. Вы были в Минске, да?
— Блядь, спрашивает, были ли мы в Минске, — обратился к приятелям Серый таким тоном, будто с ним заговорила обезьяна. — Да ты знаешь, откуда мы вообще сюда? Кто мы, знаешь? Ты чего, думаешь, мы, блядь, тут на мосту живем?
Иностранец предупредительно замахал рукой, показывая, что у него нет никаких предрассудков и предубеждений, что он вовсе не думал ничего такого и вообще — дайте же ему закончить!
— Я ехал, ехал, ехал, долго, после Минск, после Осиповичи — не мог нигде заправляться. В Осиповичах одна заправка, я у них просить: «Виза Голд»? А они говорить: «Нам виза не нужна, мы местные». Говорить: «Тебе виза нужна, ты иностранец. Белорусская виза. Но мы не дадим, у нас нет». Это дико, я не могу залиться! В Литве могу залиться, тут не могу! Я почти сухой, мне нужно немного газолина, чуть-чуть, у вас девяносто второй в вашей вуатюре?
— Дядя, едьте отсюда, пожалуйста, — решил вступить в беседу Шульга, хорошо знавший Серого. — Пожалуйста. Быстро.
— Быть может, вы мне можете лить немного вашего бензина? Я заплачу. Лить, знаете? — иностранец, как мог, показал руками шланг и изобразил сосущее движение, которое, как ему показалось, символизировало создание условий для появления нужного давления для начала движения топлива из одного бака в другой. Но Серый сосущее движение понял по-другому.
— Ты кому, блядь, сосать предлагаешь? Пацаны, вы видели, он говорит «соси»? Мне говорит «соси». У него. Он не охуел?