Что же это тогда получается? Вбитое годами воспитание о толерантности слетело с неё, как шелуха, стоило оказаться в другом мире? И что же она тогда за человек? Кто скрывается за маской ученого и преподавателя? И главный вопрос: хочется ли ей знакомиться с собой новой или стоит посадить это чудовище на цепь?
Ефросинья вздохнула. Придётся с этим жить и принимать свои реакции. Ведь глупо было бы думать, что пребывание в новом мире никак её не изменит… «Ладно, с собственными чипами в голове разобрались. Но отчего кухарка в петлю полезла — вопрос открытый. И судя по состоянию девушки, стоит её оставить одну, так она завершит начатое». А посему нужно понять мотивы и постараться помочь, хоть это и посложнее вытягивания из петли будет, все же вот ни разу она не психолог. И чужие переживания не входят в сферу её интересов.
Выдохнув и успокоившись в первую очередь, сама Фрося аккуратно начала.
— Милка, расскажешь, что у тебя произошло?
Молчание, и тот же взгляд в стену.
— Милка — жена мне, — подал голос Игорь. — Сговорились мы у реки. Кольцами и клятвами обменялись.
— Которые ни один из нас не выполнил! — зло бросила Милка и закашлялась.
— Ты из-за этого в петлю полезла?
— Нет, просто я так больше не могу. Всем будет лучше без меня.
— Кому всем?
— Игорю, тебе, хозяйка, Давыду Юрьичу.
— Что ж ты такое говоришь! — взметнулся Игорь.
— А не ты ли с Пасхи со мной не разговариваешь? — зашипела девушка.
— А не ты ли клялась ворота запертыми держать?
— А не ты ли обещал увезти меня отсюда?
— Я не мог, понимаешь?!
— И я не могла хозяину отказать! Теперь дитём расплачиваюсь!
Фрося прикрыла глаза, слушая перепалку супругов. Вскрылся гнойник, излились обиды. Вроде и радоваться надо. Ведь спорить, кричать, ругаться всяко лучше, чем счеты с жизнью сводить. Но вот это «хозяину не могла отказать» ужалило змеёй. Растекся яд по венам, осел горечью во рту.
— Ребенок чей? — тихо спросила Ефросинья.
— Мой, — отозвался Игорь, упрямо выпятив бороду. — Послушай, хозяйка, отпусти нас. У меня дом в Пронске. Я Давыда Юрьича просил, он согласие дал. Сказал замену искать. Я нашёл.
Фрося смотрела на чету и размышляла, как быть. С одной стороны, Милкин ребенок может быть вполне от Давида, и тогда он имеет право, как минимум, знать. С другой стороны, вот совсем не факт. Судя по животу, там месяц пятый-шестой, а Давида до Пасхи дома не было. По-хорошему дождаться бы родов (если они будут после случившегося), посчитать, обсудить и потом принять решение.
— Рожать когда?
— Зимой, на Кощун.
«Значит, не пятый, а меньше. Делать-то что?»
— Нет! — приняла решение Фрося. — Сговор вы с Давидом заключали. Вот и отпускать он вас должен, а не я.
— Давыд Юрьич сказал, что дома над слугами ты главная. И вольна принимать решения. Да и замену я толковую нашёл. Не дворовым — тиуном в хозяйстве будет, грамотный, счет знает. Обидно, если к другим уйдет. А Милке лучше подальше рожать от князя Давыда и Муромских языков. Ведь коль у нас во дворе трепятся, то за забор всяко просочится.
«А ты неглупый мужик, да Игорь? И просчитываешь возможные риски наперёд. Видишь и понимаешь явно больше моего. А потому вслух даже не произносишь того, о чем в этой комнате и так все догадываются. Кого же ты в итоге защищаешь? Себя? Милку? Давида? Что ж ты тогда такой умный-разумный за женой не уследил? Обиделся? А в петле увидел и понял, что никакая обида жизни человеческой не стоит».
— Ладно. Принесите мне сговор, я почитаю да спрошу у отца Никона, вправе ли вас рассчитать. Если да, покажешь мне своего тиуна, и езжайте на все четыре стороны.
–
[1] Металлические подвески со знаком Рюриковичей по одной из версий выдавались представителям княжеской администрации: тиунам, сборщикам податей, писцам и т. д.
Praeteritum XVI
«Она же остаточное дело воздуха того шьяше, уже бо единого святаго риз не дошив, лице же нашив и воста и вотче иглу свою в воздух и преверте нитию, ею же шиаше.»
«Повесть о Петре и Февронии Муромских».
— Мне совершенно нечего надеть! — Фрося перебирала сундук с одеждой. Льняные платья выглядели помятыми даже несмотря на то, что после стирки их намотали на палку и прокатали рубелем. К тому же стояла невероятная жара, и хотелось одеться так, чтобы этой самой одежды было по минимуму.
«Хорошо, что это самое начало тринадцатого века, а не семнадцатый, с корсетами и многослойными юбками».
Фрося достала свадебную рубашку из тонкого льна и зеленое льняное платье, которое сшила по приезду в Борисоглебский монастырь. У нарядов были достаточно широкие юбки, чтобы свободно сидеть в седле, не задирая подол выше колен. Повертев немного зеленое платье, она спорола с него рукава и подшила края стана. Получился глухой сарафан, наподобие тех, что носят горожанки. Под низ натянула короткие портки. Идея затыкать нижнюю рубаху спереди и сзади за пояс, образовывая нечто похожее на штаны, ей категорически не нравилась. Лучше уж портков коротких нашить, чем городить под подолом невесть что. Вздохнула. Подпоясалась тканым поясом. Убрала волосы под красный повойник, сверху накинула плат. Зафиксировала все это очельем, на котором позвякивала пара серебряных височных колец. Ревниво оглядела себя. «Нет, так дело не пойдет. Нужен утюг и плечики, иначе всё время буду выглядеть, словно меня пожевали и выплюнули».