Хмурая, спустилась вниз, ночное приключение с кухаркой настроения не добавляло. Лезли всякие гадкие мысли о пленных рабынях, привозимых мужьями в дом, и о сговорчивых сельских девицах. Хотелось запустить в Давида глиняным горшком.
— Замечательно выглядишь, — вырвал её из размышлений мягкий голос игумена, — хотя взгляд такой, словно решила убить кого, но всё ещё раздумываешь как.
Отец Никон сидел на корточках посреди гридницы и гладил розовое собачье пузо.
— Не выспалась. На улице жарко. Платье мятое. Раздражает всё, — буркнула Фрося, не желая поднимать скользкую тему. Посоветоваться на счёт Милки она хотела, но сейчас решила не начинать разговор. Слишком много непонятного плескалось внутри.
— После бессонной ночи утро не в радость, — спокойно отметил священник. — Мы едем?
— Да. Я приказала малую телегу запрячь. С нами Ретка отправится и рабыня. Думаю, подаренной девушке в деревне лучше будет. А вместо неё хочу двоих или троих взять в челядь домашнюю.
Игумен кивнул, поднялся и последовал за вышедшей из дома Фросей.
Во дворе её ожидала медногривая лошадка, убранная под седло, и вторая низкорослая, ширококостная, запряженная в небольшую телегу. Заплаканная рабыня утирала рукавом лицо, Ретка едва слышно успокаивала девушку. Фрося подавила укол совести. Отпустить она девчушку не может, ей просто некуда идти. О продаже даже речи не может быть. Одна только мысль о торговле людьми претила. Оставить дома — тоже не вариант, единственный выход — деревня. Живут же там дети, значит, и для невольницы работа да место у печи найдется.
— Смотрю, ты гораздо лучше держишься в седле, чем месяц назад, — отметил игумен, когда они уже выехали из Мурома и двинулись в сторону деревни Герасимка. Сзади поскрипывала повозка. С тягловой лошадкой легко управлялась Ретка, сидя без седла прям на спине животного и весело болтая босыми ногами. Надевать обувь в такую жару девушка наотрез отказалась.
— Так Яким задался целью обучить меня верховой езде. Сказал, что мне не положено по городу пешком ходить. Или всё время телегу запрягать, или верхом. Вот я и решила, что каждый раз отвлекать работника, чтоб он меня, любимую, катал, глупо. Дел в усадьбе масса, поэтому согласилась учиться. Теперь и с повозкой управляюсь худо-бедно, и лошадь меня слушаться начала. Игумен кивнул и перевёл тему.
— Дом преобразился. Мне нравится, как в нём стало. Но чем тебя Давыдовы слуги не устроили?
Фрося вздохнула и принялась рассказывать. Про рабыню, ключницу, кухарку и её мужа. Вроде и ровно обо всех говорила, одинаково, но главное от игумена не укрылось.
— И что ты решила с Милкой да Игорем делать?
— Сговор их я прочитала. Заключал его Давид. Вот пусть разбирается со своей любовницей и потенциальным бастардом сам.
Отец Никон покачал головой. Нет, не ум сейчас руководит Ефросиньей, а женская обида. И чем сильнее она затянет её в узел, тем сложнее будет распутать. Хотя, с другой стороны, раз злится на сотника, значит не безразличен он ей. Тем не менее мысль эту игумен развивать не стал.
— Согласно вашему брачному сговору, ты имеешь право распоряжаться слугами, холопами и рабами в отсутствие мужа, по своему усмотрению.
Фрося опять вздохнула.
— Знаю, перечитала. Поэтому я в противоречиях. Всё мое воспитание, все принципы говорят: не сметь вмешиваться в чужую жизнь и оставить всё, как есть до приезда «мужа». А реалии этого мира требуют отослать семью, предварительно повенчав их в церкви, чтобы даже никто заикнуться не смел о бастарде, раньше законных детей рождённом. Давид через пару лет станет князем Муромским, я бы не хотела, чтобы его дети сражались между собой за наследство. Там других бед хватать будет.