Давид с щелчком вставил нож в ножны, подхватил седло и ушёл в дальний край стана. Слушать эту песню ему сегодня не хотелось. Другой голос звенел колокольчиком в памяти. Другие слова вспоминались… Интересно, как там Фрося? Чем занята? Думает ли о нём? Не обидел ли кто? Сотник смотрел на разбросанные по небу щедрой рукой звезды и вспоминал свою супругу. Их ночёвки на одном седле, разговоры за игрой в шахматы, её насмешливо поднятые идеальные брови и несколько страстных ночей. Все эти думы вызывали жгучее желание вскочить на коня и гнать, гнать, пока на горизонте не появятся стены Мурома. От понимания того, что без особой нужды он так не поступит, саднило горло.
Завтра. Они повернут к дому завтра и, если Бог даст, к началу осени вернутся к семьям.
Считается, что если ищешь лихо, то разминуться с ним просто невозможно.
Ближе к вечеру второго дня пути на горизонте появился дым и белеющие верхушки шатров. Отправленные дозорные принесли вести: в семи вёрстах, в низине между рекой и небольшим лесом, стоит лагерь без знамён и расписных щитов. Меньше полусотни всадников и около пяти сотен пеших. Шатры раскинуты, горят костры. Воины не таятся.
Давид вместе с десятниками выслушал донесение. Собственно, отсутствие знамён говорило о том, что в стане собрались разбойники с окрестных земель, влекомые лишь жаждой наживы. Здесь могли быть и половецкие наёмники, и мокшанские[4] племенные вожди, и булгарские отряды. Степь никогда не была статична — образовывались одни союзы и распадались другие. Сиюминутная выгода считалась куда важнее долгосрочных перспектив.
— Вздеть брони, достать шлемы! — начал отдавать команды Давид. — Развернуть знамёна, расчехлить щиты! Выстроиться, чтоб было видно, кто пожаловал. Вышлют парламентеров — будем слушать, поднимут тревогу — сразу нападаем. В бой вступать только по сигналу рога. Лучникам разместиться по флангам. Строй не разбивать, за противником не гнаться, без приказа не спешиваться. Ясно?
Десятники утвердительно ответили, и через несколько минут сотня уже строилась боевым порядком. Развернулись знамёна, заблестели на солнце шлемы. Давид упёр в стремя копьё и направил коня вперёд.
Их заметили издали. Подняли тревогу. Лагерь зашумел, как муравейник. За версту до вражеского стана Давид затрубил в рог, у края лагеря конница перешла на галоп, сминая наспех выставленные ряды, сея панику.
Сотник прижал плотнее к боку руку с копьём, позволяя мощи коня нести удар. Острое лезвие мягко вошло в незащищённое доспехом тело и так же мягко выскользнуло, не встретив препятствий. Копыта коня подмяли еще одного бойца. Разворот, удар с другого бока. Хруст и чьи-то вопли. Лязг оружия, лошадиный храп, о шлем со звоном ударилась стрела, другая застряла в кольцах кольчуги. «Чинить придётся» — мелькнула в запале боя лишняя мысль. И уже более нужная в этот момент: «Не дать перестроиться, не позволить ощериться копьями и пустить волну стрел». Нет, не зря конница разогналась для удара, влетела, как нож в сливочное масло, разбила наспех выставленную оборону. Дрогнула пехота, запаниковала. Побежала в сторону единственного укрытия — небольшого колка[5], растущего вдоль реки. Вдогонку беглецам полетел рой стрел. Основная дружина, помня приказ, не стала преследовать, добивая тех, кто еще сопротивлялся, и перестраиваясь для нового манёвра.
Охватывая взглядом место сражения, Давид только успел заметить, как десятка Юрия промчалась во весь опор, догоняя разбойников.
— Стоять! — заорал со всей мощи сотник.
Понимание, где скрылся отряд вражеской конницы, окатило ледяной волной.
Время растянулось медовой каплей. Решение нужно было принять немедленно и тут же действовать. Давид прекрасно знал, что десятку в лесу сомнут. Лошади потеряют скорость и маневренность, а пехота, напротив, приобретет преимущество за счет скрытности и рассредоточения. Вместе с этим было ясно, что чужая конница тоже не будет иметь превосходства, а потому вряд ли вступит в бой. К тому же осиновый колок небольшой по размеру и его в любом случае необходимо вычистить, а не оставлять в тылу.
Подав сигнал дружине, Давид направил своего коня в лес. Он прибьет брата за своеволие, собственными руками вытрясет из него дух, пусть только тот живой выберется из этой сечи.
Лес встретил звуками боя. В сотника полетела сулица[6]. Прикрывшись щитом, Давид вытащил из ножен меч и вступил в битву. Конное копье в зарослях было бесполезно.
Илья обрушивал удары булавы на осмелившихся подобраться, алая кровь текла по ноге, щедро окрашивая белую обмотку. Между пластинами, прикрывавшими круп его лошади, торчали стрелы, отчего животное неистово хрипело и постоянно норовило встать на дыбы, обрушивая свою мощь на головы противников.