Свет вспыхнул сам, по глазам ударило, Гермиона вскрикнула и выпалила «Иммобилусом», но человек в углу мягко ушёл от удара и быстро сказал: — Успокойтесь!
Она выдохнула, приоткрыла слезящиеся глаза и увидела ночного гостя. Он был ей незнаком. В темной мантии, худощавый, высокий и с совершенно незапоминающимися чертами лица. Невыразимец. — Что Отделу Тайн нужно у меня дома? — спросила Гермиона, садясь на кровати и набрасывая на голые колени край одеяла. — Приятно, что вы по-прежнему хорошо мыслите, мисс Грейнджер. Моя фамилия Эванс, — как и у всех остальных невыразимцев, разумеется. Они все были Эвансами, Джонсонами или Смитами, изредка попадались Брауны, Скотты и Грины. — Здравствуйте, мистер Эванс. Что вам нужно? Я больше не работаю на Министерство, как вы знаете.
Эванс улыбнулся американской улыбкой — у невыразимцев всегда были белоснежные зубы: — Конечно, я знаю о ваших трудностях. Но мы предполагаем, что они временные и, скажем так, принесут вам исключительно благо.
Можно было не спрашивать, что они имели в виду. Почти наверняка родной Отдел Тайн сейчас сделает ей то же предложение, что и американский МАКУСА незадолго до ареста: работа в закрытой лаборатории. И если американцам можно было отказать, то Отдел Тайн так просто не отстанет.
Гермиона сделала вид, что увлеклась изучением облупившегося маникюра. Она осуждена — и рада этому. Но ей досталось очень лёгкое наказание. Всего лишь домашний арест, жизнь среди книг, в родных стенах на короткие два года. Она не сможет заниматься любимой работой, но может продолжать писать монографию или систематизировать исследования. Это наказание — не более чем принудительный отпуск.
Невыразимец Эванс предлагал ей другой путь, значительно менее приятный и больше похожий на наказание. Ведь наказание — это делать то, чего не хочешь, верно? Она не хотела работать на правительство и, особенно, на секретную службу. Она не хотела заниматься проектами Отдела Тайн. Поэтому не колебалась, прежде чем сказать: — Я согласна на ваше предложение.
Эванс хмыкнул: — Я вам его ещё не сделал.
Гермиона повторила его ухмылку и сказала тоном, который про себя определяла как «майкрофтовский»: — Достаточно того, что вы его обдумали, мистер Эванс. Я согласна.
Конец второй части
Часть третья. Сферы влияния. Глава первая
В прошлый раз дом Майкрофта Холмса Гермиона почти не рассмотрела, зато теперь изучила каждый кирпич отделки стен внизу, каждую трещинку в старых планках тюдоровской отделки первого этажа (1), каждый блик на тонированных стеклах.
Совершенно обычный, этот дом внушал опасение — он был спящим хищником, чьё чуткое ухо в любой момент могло уловить дыхание незваного гостя. Разбуженный, он уничтожил бы любого. Однако пока он спал, лишь изредка мигала красная точка камеры видеонаблюдения над дверью.
Гермиона закуталась в зимнюю мантию и зябко повела плечами, но не подняла палочку, чтобы применить согревающие чары, позволяя снегу падать на плечи, путаться в волосах и постепенно вытягивать из её тела те крохи тепла, которые ещё оставались.
Вечер был неожиданно холодным для середины декабря, порывы стылого колючего ветра проносились по улицам и устремлялись прочь в проулки, оставляя после себя только снежную крошку, клоки прелых листьев и ощущение опустошённости. Ветер вытягивал из души всё самое светлое. Как один большой невидимый мордредов дементор.
Она стояла у дома старшего Холмса уже сорок минут. Сорок три, если верить наручным часам — и всё не решалась переступить порога, хотя слова сбивающего следящую технику заклинания вертелись на языке. У того, чтобы работать на спецслужбы, есть и плюсы — например, заклинания, которые ещё не скоро опубликуют в «Новейших чарах и проклятиях» или в «Трансфигурации сегодня».
Но никакие чары не могли придать ей смелости и заставить сделать этот шаг, совсем короткий шаг через порог. Куда делась бесстрашная девочка, которая не колеблясь прыгнула в тёмный люк ради спасения мира от абстрактного зла? Где та девушка, которая бросила семью и всё, что было дорого, чтобы отправиться в смертельно опасное путешествие ради общего блага? Где она, та Гермиона Грейнджер?
Гермиона посмотрела на свои закоченевшие руки — даже в темноте было видно, что они трясутся, причём не только от холода. Они тряслись давно, чем бы она ни занималась. Хорошо, что она была мастером менталистики, а не зельеварения, не то с карьерой пришлось бы проститься.