Спустя некоторое время (Гермионе показалось, что очень долгое) он закрыл ноутбук и сказал:
— Вашего обскура зовут Джейн Райт, девять лет, дочь Джона и Хелены Райт, родители в разводе. Адрес — Нельсон-роуд, одиннадцать.
— Девять лет, — повторила Гермиона. Для того, кто уже отнял почти двадцать жизней, слишком мало, а для обскура, которого можно ещё попытаться спасти — почти непозволительно много.
— Спасибо, Майкрофт, — сказала она, в глубине души жалея, что он нашёл информацию так быстро. Если бы можно было задержать время и отсрочить необходимость действовать — она бы дорого за это заплатила.
Кажется, Майкрофт очень точно угадал, о чём она думает, по крайне мере, его взгляд стал жёстче и строже; и он был прав — промедление непозволительно.
Нельсон-роуд была очень тихой улицей, больше похожей на улицу пригорода — двух-трёхэтажные дома, небольшие садики, ряды машин — и громада кирпича и обломков на месте девятого дома. Вокруг, таращась в ночь жёлтыми фарами, сгрудились спасательные машины, над головой низко и трубно гудел вертолёт, и где-то там, среди маггловских служб, наверняка вертелись обливиаторы. Они едва ли помогали разбирать завалы — это было бы слишком подозрительно. А ведь пара взмахов волшебной палочкой подарила бы, как знать, жизнь кому-то из тех, кто ещё оставался внутри.
К сожалению или к счастью, принцип невмешательства Гермиона затвердила хорошо, поэтому сумела отвернуться от завала, убрать поглубже мысли о людях, которые мирно легли спать этим вечером и уже никогда больше не проснутся, и поднялась на крыльцо дома одиннадцать.
Заклинание определило внутри всего двоих, и Гермиона, не колеблясь, вскрыла старый замок и вошла внутрь. Опрятная светлая прихожая, маленькая обувная тумбочка у двери, зеркало в пластиковой раме — если бы на полу ещё лежал ковёр, Гермиона могла бы подумать, что попала в прошлое и зашла в дом своих родителей. И пахло очень похоже — чем-то цветочным, мягким и уютным.
— Тише, — донёсся до Гермионы ласковый женский голос, — это просто дурной сон, дорогая.
«Это просто дурной сон, дорогая», — мама так говорила Гермионе много лет назад.
— Я правда сделала это. Это всё я, — послышалось следом.
«Я это видела, мама. Это правда», — говорила маленькая Гермиона.
— Ты ничего не делала. Иди сюда, — Гермиона толкнула ближайшую дверь и оказалась в чистой и хорошо обставленной гостиной, где на диване сидели двое: женщина в свободном домашнем костюме, чуть полноватая, тридцати с небольшим лет, и слишком маленькая и хрупкая для своих девяти девочка Джейн, обскур.
Они обе подскочили на ноги, увидев Гермиону, которая тут же вскинула руки вверх в жесте капитуляции и быстро, но негромко сказала:
— Я не сделаю ничего плохого!
— Кто вы, — резко спросила женщина, — и что вам нужно в моём доме?
Джейн поняла, в чём дело, раньше, чем её мама — её глаза расширились, и из них потекли крупные слёзы.
— Вы меня накажете? — спросила она трясущимися губами.
Гермиона опустилась на корточки и покачала головой.
— Ты не виновата, Джейн, — произнесла она почти беззвучно, — ты не хотела этого.
— Моя дочь ничего не делала! — рявкнула миссис Райт. — Вон отсюда!
Но Гермиона не обратила на неё внимания, всё, что имело сейчас значение, это маленькая Джейн. Она горько плакала, а Гермиона осторожно, едва ощутимо касалась её сознания, успокаивая и утешая.
— Мы всё исправим, Джейн, — продолжила Гермиона, — я тебе обещаю. И это больше никогда не произойдёт.
На лице девочки проступило выражение незамутнённого восторга, она приоткрыла рот, чуть всхлипнула и, словно не веря, переспросила:
— Никогда?
— Никогда, — повторила Гермиона, невербально запуская проверку основных медицинских показателей. — Иди сюда.
Миссис Райт уже ничего не говорила, просто стояла посреди комнаты, раскинув в стороны руки, и боялась шелохнуться. Джейн сделала шаг вперёд, потом ещё один. Гермиона улыбнулась ей, и получила ответную улыбку. В отличие от Гермионы, Джейн была светловолосой, с двумя аккуратными косичками, но у нее были очень похожие выпирающие вперёд зубы. Гермиона протянула ей руку, и Джейн вложила в неё свою маленькую ладошку, слишком холодную для здорового ребёнка. Температура тела — тридцать четыре с половиной градуса по Цельсию (заклинание, конечно, отобразило девяносто четыре и одну десятую по Фаренгейту, но Гермиона привыкла к пересчёту), пульс — сорок три удара в минуту. Вырываясь из-под контроля, магия буквально высушивала детей-обскуров, выпивала из них всю энергию.