— К делу, мистер Лонгботтом, у меня, к сожалению, мало времени. Я догадываюсь, что вы не захотите оставаться на должности министра магии, хотя меня бы устроил этот вариант. Скоро у вас будут новые выборы. Я думаю, и вы, и ваш… Визенгамот единогласно поддержите кандидатуру, скажем… — он задумчиво посмотрел вверх, как бы прикидывая, — Гермионы Грейнджер.
Гермиона судорожно вдохнула.
— Гермионы? — переспросил Невилл. — Почему?
Майкрофт пожал плечами:
— Она разбирается в проблемах обоих миров, не теряется, слыша слова «телефон», «Интернет» или «взрывчатка». Она умна, талантлива и человечна, что встречается в политике нечасто. Кроме того, я могу быть уверен в том, что её решения на посту не будут противоречить общим целям волшебной и маггловской Британии.
«Я могу быть уверен в том, что смогу диктовать ей решения под запись», — читала между строк Гермиона. Сухие глаза горели.
— От вас требуется только помочь мисс Грейнджер занять этот пост. Поверьте, дальше она справится сама.
Несколько ничего не значащих фраз, какие-то споры и уточнения, которые Гермиона слышала, как сквозь толщу воды. Затем Невилл поднялся со своего места, пошёл к камину, и тут Майкрофт его окликнул, словно в последний момент вспомнил о чём-то важном:
— Мистер Лонгботтом, возможно, вам понадобятся аргументы в пользу того, чтобы не пытаться стирать мне память. По счастливой случайности, один датский медиамагнат обладает исчерпывающей информацией о волшебном мире. Его газеты выходят более чем в тридцати странах. В случае, если со мной что-то случится или я вдруг покажусь ему или его помощникам… недостаточно вменяемым, он опубликует эту информацию, — Майкрофт перехватил зонт поудобней. — Но, конечно, этого не произойдёт, и вы дадите мне в этом клятву.
Гермиона открыла глаза, возвращаясь в реальность, и попросила сиплым голосом:
— Оставь меня.
Невилл ушёл беззвучно, не сказав ни слова, а Гермиона бессильно стекла на светлый ковёр и сжалась в комок. Она пыталась вызвать свой океан, растворить в нём все мысли, похоронить их там, но океан не желал принимать её боль. «И отдало море мёртвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мёртвых, которые были в них; и судим был каждый…». Откуда в её голове, забитой заклинаниями и рецептами волшебных зелий, этот обрывок? Из каких глубин памяти он всплыл? Из чего-то детского, забытого, в сущности, чуждого и совершенно ей не нужного.
Но вот оно — море, и вот они — мёртвые, восстающие из него, а смерть и ад кажутся близкими, и само море дышит ими, их привкус — в соли на губах, их чудовищная музыка — в рёве штормового ветра, их когтистые пальцы — у самого горла. Холодные, склизкие, как у утопленников, поднявшихся с самого дна.
Исчезнуть.
Гермиона хотела исчезнуть в самом полном смысле этого слова — не быть. То, что она узнала, в сущности, не меняло ничего.
То, что она узнала, изменило всё.
«… и судим был каждый по делам своим», — она вспомнила, когда в последний раз слышала эти слова. Эту главу выбрал для вечернего чтения дедушка, когда они с родителями в последний раз были у него.
Он был уже старый и немного пугал тогда Гермиону — у него дрожали руки и тряслась голова. Впрочем, она его плохо помнила — только тот вечер, когда он сел читать вслух из небольшой чёрной книжки.
Папа тогда оборвал его на середине фразы со словами: «Нечего ребёнку слушать эту жуть, — потом повернулся к Гермионе, поцеловал её в лоб и сказал: — Иди-ка спать, милая, завтра у нас поезд утром».
Но Гермиона все-таки дослушала из-под двери — как ей показалось, никакой «жути» не было. Дедушка читал как сказку, там даже была невеста, очень нарядная.
Тогда ещё всё было хорошо. Может, в последний раз — по-настоящему.
Уткнувшись лбом в колени, она рыдала беззвучно, судорожно и горько. Вот она кто. Министр-марионетка, вместо друзей — одни безумцы, вместо любимого мужчины — безупречная счётная машина, сумевшая даже чувство вписать в уравнение.
Она ведь должна была знать о том, что это возможно. Они с Майкрофтом были знакомы очень много лет. Он как-то считал… она забыла. И перед тем, как впервые поцеловать её, он сказал прямо: сердце одного человека ничего не значит, когда речь идёт о судьбах миллионов людей. Просто в своём эгоизме Гермиона почему-то не осознала, что её сердце тоже ничего не будет значить.
Глава сорок вторая
Майкрофт Холмс — машина, василиск, айсберг в человеческом обличье, человек с тысячью масок. Знала ли она когда-нибудь настоящего Майкрофта или даже тот, кто целовал её в темноте спальни, был всего лишь образом, фальшивкой?