Они так и не помирились, во всяком случае, до конца. Папа, правда, уже не выставлял её из дома и не делал вид, что её не существует. Если они сталкивались, они могли поговорить о погоде или соседях. Но никогда — больше. Она не рассказала им о смерти Рона, они не знали о том, как проходит её учеба во Французской Академии. Мама пыталась найти золотую середину, но с каждым годом становилось всё ясней, что она устала от этого.
Гермиона не винила их за это — она своими руками разрушила их семью. Но ей было слишком больно, поэтому она всё реже бывала в их маленьком уютном доме и всё чаще ограничивалась письмами и поздравительными карточками — обычными, неволшебными.
Как обычно, письмо было ни о чём: набор шаблонных пустых фраз о здоровье, работе и хорошем настроении. Не приходилось сомневаться в том, что в ответ она получит не менее шаблонный ответ.
А на следующее утро её ожидала встреча с Майкрофтом. Гермиона появилась у него в кабинете в половине девятого и застала его перед остывшим камином, в состоянии глубокой задумчивости — настолько глубокой, что он даже не сразу среагировал на звук аппарации. Быстро взяв себя в руки, он поднялся, выдал положенное по этикету приветствие и сообщил, что погода сегодня «относительно сносная».
Услышав это, Гермиона не удержала улыбки — со своего места через не до конца задёрнутые шторы она видела ясное голубое небо и слепящее солнце.
Майкрофт вопросительно поднял одну бровь, явно прося пояснить неуместную на его взгляд весёлость. Гермиона тут же снова сделалась серьёзной, но зачем-то ответила на незаданный вопрос: — Когда я училась в Париже, мои однокурсники готовы были часами говорить о британской сдержанности, а слово «андерстейтмент» (1), пожалуй, звучало даже чаще, чем «когнитивный диссонанс» и «фрейдизм». Когда вы сказали о сносной погоде, подразумевая тепло и солнце… — она замолчала и не стала развивать тему, вместо этого произнесла: — У меня к вам два дела, Майкрофт. Первое касается Брука. Мориарти.
Лицо Майкрофта стало совершенно нечитаемым — то есть ещё более нечитаемым, чем обычно. Он сказал словно бы самому себе: — Мой брат полагает, что нет ничего глупее, чем равнодушно сообщать, что тебя лишь немного присыпало пылью, тогда как на самом деле ты попал под лавину и камнепад. Что это препятствует установлению истины, — он моргнул, явно окончательно приходя в себя, и уточнил: — Вы узнали что-то о Мориарти? — В некотором роде. На днях в Министерстве магии появился человек с чудом сохранившимся экземпляром книги о волшебном мире, написанной Бруком. С совершенно чистой, стёртой памятью. И с посланием: «Игра началась».
Пальцы Майкрофта несколько раз в рваном ритме ударили по рукоятке зонта. — Удалось выяснить, откуда он пришёл? — Через вход для посетителей. Его мог провести любой волшебник. И это значит… — Что среди ваших коллег у Мориарти есть сообщник. У вас есть предположение, что именно ему нужно? — Одно, — Гермиона перевела взгляд на портрет королевы, но не смогла долго выдерживать внимательного взгляда гордой Елизаветы и сосредоточила своё внимание на спинке кресла за спиной Майкрофта. — Бруку скучно. При его психических отклонениях драйв — единственное, что имеет для него смысл. И, возможно, ещё власть. — Гермиона, — Майкрофт так произнес её имя, что она была вынуждена посмотреть ему в глаза — и содрогнулась от того, насколько тяжёлым и властным оказался его взгляд, — моих ресурсов недостаточно для решения внутримагических конфликтов. Я буду весьма вам признателен, если вы… устраните эту проблему. — Пока это и не в моих силах, — сказала она, опуская сильнейший окклюментный щит и отгораживаясь от его мыслей, так настойчиво пытавшихся прорваться к ней в сознание. — Но я буду контролировать ситуацию по мере возможности. Скажите… то дело, которое вы собирались поручить Шерлоку, он взял? — Он его провалил, — неприязненно заметил Майкрофт. — Потерпел поражение в самой простой из существующих сфер. — В любви? — пожалуй, была только одна сфера, в которой Шерлок Холмс мог провалиться с таким треском, чтобы вызвать у своего старшего брата ощутимое недовольство и даже разочарование. В любви он не смыслил ровным счётом ничего и даже чуть меньше.
В глазах Майкрофта мелькнуло удивление, сменившееся холодной злобой. Он поджал губы и уточнил спокойно: — Есть ли способ определить, когда вы читаете мои мысли, Гермиона? — Я не читаю ваших мыслей. Считайте, что это профессиональная этика. Про любовь было догадаться нетрудно — ваш брат в вопросах чувств полный профан.