При виде этой ужасной картины сердце Яна содрогнулось, он заплакал. Все работы мужа распродала жена за бесценок, ничего не оставив даже на память, и обвиняла покойного в нищете, в которой сама была виновата и которую усиливал беспорядок и отвратительнейший разврат.
— О! Такова ли должна быть судьба детей бедного художника? — спросил себя мысленно Ян. — Нет! Нет! Этого быть не может.
Когда-то красавица Мариетта, теперь с потерявшими блеск глазами, худая, грязная, больная, встретила гостя, не узнав его и не понимая, что могло привести сюда прилично одетого мужчину.
Еле он сумел напомнить ей о себе. Покраснела и взглянула на него сердито и гордо. Нерасположение, гнев, ненависть еще не совсем угасли в этом диком сердце.
— Уходите прочь! — воскликнула презрительным тоном. — Ничего я от тебя не желаю! Твой милый Батрани оставил меня с детьми нищей. Чтоб он за то страдал на том свете так, как страдаю я, дура, что вышла за него замуж! Не напоминай мне о нем, чтоб я его не проклинала.
Когда же Ян дрожащим голосом спросил насчет картины или рисунков, не может ли он их купить, женщина закрыла ему дверь перед носом, добавив уличное ругательство.
Но не успел он сделать несколько шагов по улице, когда догнал его старший сынок.
— Господин! — позвал он, кивая рукой и остановившись над уличным стоком, куда плевал для развлечения.
— Чего тебе?
— Дайте мне два злотых на пиво! — И с глупой улыбкой протянул руку. — Я зато принесу отцовский рисунок. Было их прежде много и на бумаге, и на полотне, но все пошло к черту.
Ян торопливо подал ему деньги и убежал.
Наняв скромное помещение на Замковой улице, может быть, потому, что жил здесь с Батрани, поручение которого он исполнил, помолившись на могиле его матери во Флоренции, — Ян начал размышлять, что теперь делать и как жить дальше?
До сих пор его целью было само искусство; теперь открывалась вторая сторона, темная сторона вопроса: применение искусства к жизни, согласование их. Принести себя в жертву для материального благополучия, превратить вдохновение в хлеб? Представив себе, как в этом искании заработка придется не раз отречься от искусства, топтать мысль и унижаться до бездушных эскизов, художник дрожал и возмущался. Полный жизни, таланта, сил, он чувствовал, что может творить, выразить свои мысли; но в стране, которую предоставила ему судьба, как было воспользоваться талантом? Кто сумеет оценить его? Кто вознаградит его сочувствием? Времена Станиславовских пособий кончились, весь край был объят борьбой; картина и творение искусства были ничтожны и ничего не значили перед лицом решающихся ныне судеб народа. Что оставалось художнику? Ждать и страдать.
Да, но и жить надо было.
Поэтому Ян принужден был выйти из состояния бесчувствия, шевельнуться и поискать денег.
Многого ему стоила неподходящая и унизительная работа, которую ему предлагали; все-таки он нашел в себе необходимое мужество и в гордости открыл средство стать ниже, но не загрязниться. Он работал рукой, без души, горько улыбаясь, над стенной живописью, вынужденный в течение нескольких недель заниматься этим; его никто не знал.
Он не умел просить, хлопотать, заискивать; не знал, что ему делать.
Ходил как помешанный. Свежая утрата в лице матери, итальянские воспоминания, вид семейства Батрани — все это проникало в него насквозь, приводило в отчаяние, равнодушие, бесчувствие.
Наконец, собрав достаточно денег, открыл художественную мастерскую на Замковой улице и поместил в газете объявление в несколько строк о приезде художника, ученика Баччиарелли, возвращающегося из Италии. Звание ученика Баччиарелли ему продиктовали по дружбе, так как, по его мнению, решительно не было чем хвастать; но у нас, благодаря иностранной фамилии, Баччиарелли пользуется большей известностью, чем Смуглевич, Чехович и Лексыцкий.
Это объявление, появившееся в газете несколько раз, соблазнило многочисленных дворян, съехавшихся тогда на праздник св. Георгия.
В квартиру художника, открытую для всех, сбежалась толпа. Его большие картины, привезенные из Рима, его копии, артистически исполненные, Рафаэля и Доминикино, которых не постыдились бы сильный Гвиццарди из Болоньи или Микеле Микели флорентийский, обращали на себя внимание даже профанов.
Но едва не разорвалось сердце у художника, привыкшего к жителям Рима и Флоренции, которые почти без понимания искусства, без культуры умеют так удачно судить о творениях художников, так безапелляционно произносят решения, — когда он наслушался мнений и суждений своей родной публики.