Я потянулся к ней, но замер и в короткий миг колебания понял, что предаю себя, что постель с другой женщиной не избавит меня от Изабеллы. Мне нужна была наперсница, а не любовница. Человек, который убедил бы меня, что я не лишаюсь рассудка. Все остальное — эротическое или духовное — только осложнит ситуацию. И еще я знал наверняка, что с Рэйчел все бывает непросто.
На прикроватном столике лежала ее черно-белая фотография размером как на паспорт. Лицо молодой Рэйчел светилось слепой верой идеалистки, зачесанные набок волосы заплетены в длинную косу. Я узнал это выражение. Дотронулся до глянцевой бумаги, и смутное воспоминание об улыбке на лондонском пороге проступило на пальце словно пятно. Рядом с фотографией лежали морская раковина и солдатский медальон. Перламутровая рифленая раковина маленького морского моллюска наутилуса источала свет — подводный храм, чья судьба теперь сиять вечно.
Рэйчел улыбнулась с кровати. Волосы над ее головой разметались, как змеи у Медузы.
— Раковина — с пляжа, где я потеряла невинность, — объяснила она. — Фотография — с нагрудной аккредитационной карточки, которую я носила во время моей первой предвыборной кампании демократов. А жетон принадлежал солдату, у которого я брала во Вьетнаме интервью и которого в тот же день убили. Любовь, вера и судьба — я повсюду вожу их с собой в качестве напоминания, чего я достигла и насколько непредсказуема жизнь. Но, полагаю, ты уже все это знаешь?
Я посмотрел на нее: в этот момент она была так красива и желанна, что я чуть не застонал, сознавая, что не должен уступать, и в то же время понимая, что устоять невозможно.
Сдерживаясь, я ухватился за спинку кровати, а затем сорвал с Рэйчел джинсы, заставил встать и опустился перед ней на колени.
— Нет, — простонала она, но, почувствовав мой язык, впилась мне в плечи ногтями. Мы упали на пол, Рэйчел забралась на меня, и, пока ласкала, мы оба сдерживали приближающийся оргазм. Я чувствовал, как она покусывает мне шею, лижет ухо, а сам сжимал ее груди, твердые соски упирались мне в ладони.
Я швырнул Рэйчел на спину и, в первобытной схватке ног и рук, грубо овладел ею. Мы отдались наслаждению, и Рэйчел, приближая мой оргазм, застонала. А затем, к моему изумлению, бешено расхохоталась. Ее истерика была заразительной, и вскоре мы вместе катались по ковру. Наверное, испытывали эйфорию от близости с прежним любовником или каждому просто было страшно от своей жизни и невысказанного сознания того, что мы оба были одиноки.
Внезапно со стены сорвалась картина в раме, изображавшая улицу Корнич, и со стуком упала на ковер всего в нескольких дюймах от головы Рэйчел.
— Вот видишь, — проговорила она, — за нами обоими следят призраки. — Затем завернулась в банный халат и вышла на балкон. Я натянул трусы и присоединился к ней.
Узкий бетонный балкон выходил на парк Монтаза. Вдалеке мерцали огни дворца, и верхушки растущих вдоль аллей высоких пальм, таинственно раскачиваясь, чертили ночное небо. Вдоль набережной сверкали сказочные огоньки пришвартованных у пристани яхт. В такие наэлектризованные ночи теряется ощущение времени, и будоражащий ветерок заставляет таких глупцов, как я, поверить, что они бессмертны. Только в эту ночь я не чувствовал себя бессмертным. Ощущал виноватым и слабым и не мог отделаться от мысли, что предал Изабеллу. Внезапно в душе разлилась пустота, как часто бывает после бессмысленного занятия сексом. Но тревожило что-то еще — в воздухе сгущался необъяснимый страх.
— У меня не было мужчины больше трех лет, с тех пор как я развелась.
Слова Рэйчел перелетели через некрасивые железные перила, устремились вниз и растворились в шуме улицы и злой ругани ссорившихся на углу мужчин.
— Долго. — Я завернулся в мягкие полы ее халата, и меня накрыла волна теплого, почти знакомого чувства. Держа в объятиях Рэйчел, я испытывал удивительное чувство покоя, но в тот же момент понял, что нам не суждено стать любовниками, — это было ясно без слов.
— Рэйчел, я не могу быть твоим любовником, просто не могу. Хочу, чтобы ты осталась мне другом. Ты на это способна?
Она кивнула прижатой к моей груди головой, и я почувствовал, как пылает ее щека. На улице двое мужчин продолжали ругаться — там шла реальная жизнь в реальном времени. Я дал знак Рэйчел возвращаться в номер и взялся за рюкзак.
Мы сидели на кровати, а астрариум стоял между нами — сама история с невероятными, но теперь материализовавшимися деталями. На Рэйчел я смотреть не мог, убежденный, что окончательно приговорил себя своим признанием. Ее рука по смятому одеялу подбиралась к моей руке.