— До тех пор, пока не произошло второе вторжение…
— Вот именно. Втрое вторжение, как ничто иное, губит репутацию непобедимого человека.
Мы опять рассмеялись.
— Нектанеб Второй привлекал меня со студенческих времен, — объяснил Уоллингтон. — Он воплотил в себе военного стратега, чародея, духовного пророка и загадку собственного исчезновения. Я был впечатлительным юношей, и меня тянуло к героям — наверное, потому, что во мне самом нет ни капли героизма. Этого оказалось достаточно для того, чтобы я уехал из Хендона. Мир пригородов сам по себе влияет на человека. Я вступил в армию и отправился на Восток. А Луксор, древний город фараонов, повинен в том, что я выбрал стезю египтолога. Но все это случилось давным-давно.
Уоллингтон явно был умен, и это расположило меня к нему еще сильнее. Я размышлял, можно ли ему доверять, Он словно понял мои сомнения и понизил голос:
— Я слышал о вашей жене, мистер Уарнок. Археология — это тесный круг. Примите мои глубокие соболезнования. Смерть Изабеллы — невосполнимая потеря. Мы встречались с ней на одной конференции. Она была прелестной женщиной и страстно любила свое занятие. Многие из нас сами похожи на ископаемые окаменелости — я хочу сказать, что если постоянно составлять из кусочков старые горшки, то начинаешь заниматься самокопанием.
Я улыбнулся и посмотрел на саркофаг. Меня охватило почти непреодолимое желание достать астрариум и поставить рядом с надписью на каменном гробе. Затем повернулся к Уоллингтону, все еще не решаясь сказать, зачем пришел. Но мне остро требовалось знать его мнение и, судя по всему, он уважал Изабеллу. Еще секунда — и я сделал решительный шаг.
— Если бы я вам сказал, что принес артефакт — вещь, которая могла принадлежать фараонам, — вы бы согласились ее осмотреть? — Слова неосторожно слетели с языка.
Уоллингтон удивленно на меня посмотрел.
— Вы отдаете себе отчет, что обладание такой вещью может считаться незаконным?
Я судорожно размышлял, не совершаю ли роковой ошибки.
— Понимаю, что иду на огромный риск. Моя жена во время того трагического погружения нашла артефакт.
Хью Уоллингтон покосился на рюкзак.
— Следуйте за мной.
Он провел меня в просторный зал, где находилась огромная голова Аменхотепа III. Выражение небесного блаженства на лице молодого фараона нарушалось тем, что почти половина подбородка с царственной накладной бородкой, свидетельствовавшей о его божественной сущности, была отколота. Когда он утратил свою бороду? Во времена ранних христиан и гонений на изображения языческих богов? Или на торговом корабле девятнадцатого века по неосторожности какого-нибудь непочтительного английского матроса? Как бы то ни было, юный фараон лишился достоинства — какое уж достоинство, если смотреть в бесконечность, лишившись доброй половины лица. Уоллингтон взял меня за локоть и увлек за статую.
Там скрывалась незаметная дверь в стене.
Как только мы переступили порог, величественная обстановка музея сменилась атмосферой заплесневелой запущенности гражданского учреждения. Здесь было истинное лицо организации, лабиринт, где историки создавали фетиши из собственных объектов исследования — Греции, Рима, кельтов — и, погруженные в свои миры, словно рыбаки, усердно закидывали сети и каждый раз вытягивали по какой-нибудь тайне. По сторонам коридора располагались небольшие, похожие на кельи кабинеты, сквозь маленькие окна были видны склонившиеся над залитыми светом столами хозяева. Они собирали и систематизировали новые экспонаты, восстанавливали старые, отливали формы с поврежденных. Работа кипела словно в муравейнике.
Мы остановились перед выкрашенной в больнично-зеленый цвет дверью с медной табличкой. На ней стояла надпись «Х. У. Уоллингтон».
— Если интересуетесь, «У» — это «Уинстон», — весело заметил мой проводник, доставая из кармана пиджака ключ на цепочке. — Моя мать была большой его почитательницей. Милости прошу в святая святых по ту сторону дороги из желтого кирпича. — Он пропустил меня вперед.