— Маркус! Маркус! — донеслось с разных концов огромного помещения, заставляя Кальтенубера замереть на месте и судорожно обвести столовую взглядом. Присутствующих было много. Все были по-разному одеты и, кажется, говорили на разных языках, представляли разные страны.
Но все улыбались ему, что-то говорили, звали жестами к себе.
Кальтенубер растерялся, чувствуя, как это внимание пригвоздило его к стене, заставляя даже голодный желудок в ужасе сморщиться и заткнуться, начиная передавать сигналы в духе «ладно, не такой уж я и голодный, уплываем отсюда».
— Герр Кальтенубер! — на немецкий манер обратилась к нему подсуетившаяся быстрее других американская журналистка, буквально подбежав к Маркусу. Пока тот приходил в себя от напора и неожиданной близости, она аккуратно взяла его под руку и повела к линии раздачи еды. — Ваши заплывы — абсолютно все — это что-то совершенно неземное! — продолжала она на ломанном, изрядно резавшим слух, немецком.
— Э-м, — растерялся он, неловко оглядываясь по сторонам. — Danke schön…
— Вы не против небольшого интервью? — приторно-игриво хлопая густо накрашенными ресницами, добивалась своего американка, полагая, что подобное сделает её речь понятнее.
— Я… — Маркус внезапно остановился, ощутив, как у него горят щеки от избыточного и неудобного внимания. Но ещё неудобнее было от этого внимания отказываться, с трудом сдерживая желание натянуть на голову капюшон и убежать — а лучше уплыть, чтобы точно не догнали — в неизвестном направлении. — Я очень голодный, простите пожалуйста, — максимально аккуратно отказался он.
Неловким движением он выдернул руку из цепкой ладони журналистки и, мысленно сокрушаясь на нравы, царящие в «светочи демократии», направился к линии раздачи. Однако тут же тряхнул головой, пытаясь выбить подобные ворчливые мысли, обычно свойственные его матери — первому секретарю земельного комитета Социалистической единой партии Германии.
Маркус потянулся за тарелкой рыбного супа, не предполагая, сколько коллег уже успели ужаснуться его вкусу, когда краем глаз заметил ярко-красную олимпийку. Аккуратно опустив объемную супницу на поднос, Маркус обернулся к стоявшему за ним мужчине, с радостью отмечая на груди аббревиатуру СССР, а в лице узнавая явно знакомого с «Леной» человека — Маркус видел их вместе вчера вечером на дискотеке.
— Привет! — с детской радостью воскликнул он, нарочито тщательно проговаривая каждую букву слова.
Владимир, до этого момента боявшийся даже посмотреть в сторону Кальтенубера и за счастье считавший одну только возможность постоять рядом и подышать одним воздухом, поднял на Маркуса глаза, ошарашенно их округляя. Он нервно сглотнул и даже чуть огляделся по сторонам, будто желая убедиться в реальности происходящего.
— П-прости? — приподнял брови он секундой позднее, встречаясь взглядом с олимпийским чемпионом.
— Я видел тебя вчера, — продолжил Маркус с глупой улыбкой, рассчитывая, что в таком случае товарищ из Союза точно ему поможет. — Ты знаешь Лену?
Косарев моргнул ещё раз, всё же теряя связь с реальностью почти окончательно.
— Я бы хотел увидеть Лену, — увереннее повторил Маркус, заставляя и без того растерянного советского пловца снова оторопеть.
— Эээ… — протянул он, неловко почесав затылок. — Слушай… Слушайте… Вы, конечно, великий спортсмен и, честно говоря, мой кумир, — издалека начал он, периодически запинаясь под пристальным взглядом. — Но… Единственная Лена, которую я знаю — моя жена.
Маркус нахмурился. Теперь он полностью разделял чувства собеседника. Вот только было ещё и неприятно больно где-то в районе груди. То ли обидно за свои чувства, которым не суждено стать полноценными и, что важнее, ответными. То ли попросту гадко от мысли, что замужняя советская девушка могла провести ночь с едва знакомым мужчиной.
Из меланхоличных размышлений Маркуса вырвал ожидающий и какой-то слишком преданный взгляд стоявшего рядом спортсмена.
Нужно было что-то ответить.
— Тебе очень с ней… Повезло, — буквально по слогам процедил Маркус. Произношение этих слов не было трудным с точки зрения владения русским языком.
Было трудно с точки зрения владения чувствами. И мыслями, что отчаянно цеплялись за образ «Лены», вновь и вновь заставляя вспоминать светлые густые волосы, ехидные голубые глаза, что будто плакали и смеялись одновременно, и горячие требовательные губы…