Шабкадар
Занятия закончились, и Кейт закрыла оконные ставни на скрипящий, кое-где ещё покрытый остатками белой краски шпингалет. Металл и краска, нагревшиеся на солнце, были приятны своей естественностью, какой-то осязаемой подлинностью, которой лишён пластик. Кейт провела рукой по тёплому и широкому деревянному подоконнику, шершавому из-за местами потрескавшейся, местами исцарапанной надписями на урду краски, и с наслаждением потянулась перед тем, как собрать книги и тетради с учительского стола.
Старик-сторож подремывал, перебирая чётки, на своей скамейке под навесом у ворот, часть детей — в основном, мальчишки — ещё тусовались у забора: бегали, толкались, кидались портфелями, громко кричали друг на друга. За полгода, проведённые здесь, Кейт толком так и не научилась понимать ни урду, ни пушту. Иногда это обстоятельство пробуждало в ней угрызения совести: как можно требовать от детей успехов в изучении английского, если она сама почти не продвинулась в понимании их родных языков?
Дети — темноволосые, темноглазые, в возрасте от шести до двенадцати лет — попрощались нестройным хором с характерным акцентом: «Да швиданья, миз Кейт!», когда она проходила мимо. Кейт помахала им в ответ, припомнив слова Патрика о том, что он не понимает, как из таких красивых детей вырастают такие страшные взрослые. «Ранние и многочисленные роды, тяжелый физический труд плюс плохое питание и здравоохранение, » — ответила ему тогда Кейт, но чем дольше жила в Шабкадаре, тем больше в ней крепло убеждение: дело не в последнюю очередь в генетике. Раннее взросление и, как следствие, ранняя старость.
И все равно, ей нравилось здесь. Нравился бедный, простой, в чем-то даже убогий быт, так отличающийся от жизни в Нью-Йорке или Брисбене. Нравились кубики глинобитных домов с плоскими крышами, узкие, кривые улочки и жуликоватые уличные торговцы овощами и фруктами. Нравились горы, суровые, почти лишенные растительности, и влюбленный в них учитель географии Салман, водивший детей в походы для наблюдения за жизнью горных козлов. Нравилось, как он волновался, когда речь заходила о будущем Пакистана, как горячо и с трогательным достоинством пытался убедить Кейт и других иностранцев в том, что его страна не только рассадник терроризма.
Экспатов* тут, впрочем, было немного, и все они так или иначе были связаны с программами «Врачи без границ» и «Учителя без границ». Кейт приехала сюда именно по второй, в отличие от многих вступив в неё не ради гарантированного преподавательского места в школе в Штатах по окончании, но по зову души, из желания помогать, а заодно и повидать разные уголки мира. Её определили в сельскую среднюю школу в Шабкадарский тексил**, повесив практически всю нагрузку по английскому языку и литературе, но Кейт с радостью согласилась — она любила свою работу.
Других школ в этой деревне не имелось, ни младшей, ни старшей, за ненадобностью. Большинство местных жителей не могли себе позволить оплачивать обучение в старшей школе, водить детей в младшую не было принято, да и в бесплатную среднюю их отпускали неохотно, особенно если речь шла о девочках.
Именно с этой гендерной дискриминацией Кейт пыталась бороться. Когда очередная её ученица переставала ходить на занятия, Кейт шла к родителям, убеждая вернуть девочку в школу. Получалось далеко не всегда, но это не значило, что надо прекращать пытаться.
Первое время компанию Кейт в этой борьбе составляла Насим — жена Салмана и по совместительству учительница истории, но трое маленьких детей, забота о хозяйстве и больной свекрови не позволяли Насим тратить внеурочное время на чужих дочерей так часто. К тому же Кейт постепенно начала ориентироваться на местности самостоятельно и теперь ходила по родителям, на рынок и на прогулки одна. Её уже знали все (единственную блондинку в деревне трудно не заметить) и при разговоре добавляли уважительное «миз» в конце фразы, служащее на пинглише*** стандартным обращением к учительнице вне зависимости от возраста и семейного положения.
По дороге Кейт не удержалась и купила гуаву. Мальчишка-торговец, расположившийся с мешком товара на перекрёстке, слегка срезал кожицу на боку плода, чтобы покупательница могла видеть — фрукт именно такой, как она просила: слегка розоватый, не твердо-недоспело-белый и не сочно-переспело-розовый. Кейт любила кисло-сладкий вкус созревающей гуавы, распробовала его ещё в Брисбене, но здесь собранная прямо с веток, гуава была на порядок свежее и вкуснее.
О покупке Кейт не пожалела — идти ей предстояло далековато, почти на самую окраину, и гуава ощутимо скрасила дорогу. Твёрдые как камень семечки Кейт собирала в ладонь и, не встретив по пути ничего, похожего на мусорный бак, выкинула на землю у старого дерева, в чьей тени, под рассыпающимися по лицу, телу и дорожной пыли «солнечными зайчиками», простояла какое-то время, вытерев руки влажной салфеткой и сверяясь с гугл картой.