Когда я проснулась, Ирамамове сидел у костра. На лице его играли огненные блики и слабый свет луны, заглядывавшей в хижину. И я подумала, сколько же дней миновало с той ночи, когда он в первый раз дал мне горькое зелье. Сосуда у костра не было. В том, что мы уже не в горах, я не сомневалась. Ночь была безоблачна. Тихий ветерок, шелестящий в кронах деревьев, расплел мои мысли, и я уплыла в сон без сновидений под монотонные песни Ирамамове к хекурам.
Меня разбудило сильное урчание в животе. Неуверенно встав на ноги в пустой хижине, я почувствовала головокружение. Все мое тело было разрисовано волнистыми линиями. Как странно все это было, подумала я. Сожалений не было; не было ни ненависти, ни отвращения. И вовсе не потому, что все мои чувства как бы оцепенели.
Скорее у меня было состояние, которое испытываешь, пробудившись ото сна, значения которого не можешь объяснить.
У огня лежал сверток с жареными лягушками. Сев на землю, я стала дочиста обгладывать тонкие косточки. Стоящее у одного из шестов мачете означало, что Ирамамове где-то поблизости.
Ориентируясь на журчание реки, я стала пробираться сквозь лесную чащу. Внезапно заметив, как Ирамамове совсем близко от меня прибивает к берегу маленькое каноэ я спряталась в кустарнике. По виду суденышка я определила, что оно сделано индейцами Макиритаре. Я уже видела в миссии такие лодки, выдолбленные из древесного ствола. При мысли о том, что мы, возможно, находимся совсем близко от какой-нибудь их деревни или далее от миссии, сердце застучало быстрее. Ирамамове не подавал виду, что как-то заметил мое появление, и я украдкой вернулась к хижине, недоумевая, где он мог раздобыть каноэ.
Не прошло и минуты, как с перекинутым на лиане за спину увесистым свертком в хижину вошел Ирамамове. — Рыба, — сказал он, сбрасывая сверток на землю.
Я покраснела и смущенно рассмеялась. А он неторопливо разложил завернутую в листья рыбу между угольями, следя за тем, чтобы жара было достаточно, но огонь не задевал листьев платанийо. Он так и остался сидеть у костра, целиком поглощенный поджариванием рыбы. Как только испарилась последняя влага, он с помощью раздвоенной палочки убрал сверток с огня и раскрыл его. — Хорошо, — сказал он, отправляя пригоршню крошащегося белого мяса в рот, и подвинул сверток ко мне.
— Что произошло в горах? — спросила я.
Вздрогнув от моего воинственного тона, он так и остался сидеть с раскрытым ртом. Непрожеванный кусок рыбы выпал в золу. Он автоматически, не счистив налипшей грязи, сунул его обратно в рот и потянулся за лежащей на земле лианой.
Меня охватил неудержимый страх. Я не сомневалась, что Ирамамове сейчас свяжет меня и унесет в лесные дебри.
Куда подевалась моя недавняя уверенность, что мы находимся совсем рядом с деревней Макиритаре или даже с миссией. Я была лишь в состоянии думать о рассказе Хайямы о шаманах, прятавших похищенных ими женщин в лесной глуши. Я уже не сомневалась, что Ирамамове никогда не отведет меня в миссию. Мысль о том, что пожелай он спрятать меня где-то в лесу, он не стал бы приносить меня с гор сюда, в тот момент как-то не пришла мне в голову.
Я уже не верила ни его улыбке, ни ласковому блеску в глазах. Взяв стоящий у огня калабаш с водой, я протянула его ему. Он с улыбкой отложил веревку. Я подвинулась ближе, будто собираясь поднести сосуд к его губам, но вместо этого изо всех сил врезала ему между глаз. Захваченный врасплох, он упал навзничь, глядя на меня с немым изумлением, а кровь с обеих сторон потекла у него по носу.
Не обращая внимания на колючки, корни и острые клинки травы, я рванулась сквозь заросли к тому месту, где видела каноэ. Однако я неверно рассчитала, куда Ирамамове его привязал, и добежав до реки, не увидела ничего, кроме разбросанных вдоль берега камней. Суденышко оказалось выше по течению. Я запрыгала с камня на камень с ловкостью и быстротой, каких в себе не подозревала, и с трудом переводя дух, повалилась на землю рядом с каноэ, наполовину вытащенным на берег. Увидев стоящего передо мной Ирамамове, я не смогла сдержать крика.
Он присел и рассмеялся, широко раскрыв рот. Хохот накатывал на него порывами и так сотрясал все тело с головы до ног, что подо мной задрожала земля. Слезы катились у него по щекам и смешивались с кровью из рассеченного лба. — Ты забыла это, — сказал он, помахав рюкзаком у меня перед носом, потом открыл его и подал мне джинсы и рваную майку. — Сегодня ты доберешься до миссии.
— Это та река, на которой стоит миссия? — спросила я, глядя в его окровавленное лицо. — Я не узнаю этого места.
Ты была здесь с Анхеликой и Милагросом, — заверил он меня. Дожди так же меняют лицо лесов и рек, как облака меняют лицо неба.
Я надела джинсы; они мешковато повисли, грозя свалиться с бедер. Сырая, пропахшая плесенью майка заставила меня расчихаться. Почувствовав неловкость, я подняла неуверенный взгляд на Ирамамове: — Как я выгляжу? Он обошел меня кругом и придирчиво осмотрел со всех сторон. Затем, после минутного размышления, снова присел и со смехом произнес: — Ты лучше выглядишь в раскраске из оното.
Я присела возле него. Ветра не было; на реке все словно замерло. Тени высоких деревьев тянулись над водой, ложась не песок у наших ног. Я хотела извиниться за то, что разбила ему калабашем лицо, и объяснить свои подозрения.
Я хотела, чтобы он рассказал мне о днях, проведенных в горах, но мне не хотелось прерывать молчание.
Словно зная, в каком я затруднении, и забавляясь этим, Ирамамове уткнулся лицом в колени и тихо засмеялся, как бы деля свое веселье с каплями крови, падающими между широко расставленными пальцами ног. — Я хотел взять себе хекуры, которые однажды видел в твоих глазах, — негромко промолвил он. И дальше он рассказал, что не только он сам, но и старый шапори Пуривариве видел во мне хекур. — Всякий раз, когда я лежал с тобой и чувствовал, какая в тебе бурлит энергия, я надеялся переманить духов в свою грудь, — сказал Ирамамове. — Но они не захотели тебя покинуть. — Он обратил на меня протестующий взгляд. — Хекуры не пожелали откликнуться на мой зов; не пожелали прислушаться к моим песням. А потом я испугался, что ты можешь забрать хекур из моего тела.
Гнев и невыразимая печаль на мгновение лишили меня дара речи. — Мы пробыли в горах больше суток? — наконец спросила я, ибо любопытство все же взяло во мне верх.
Ирамамове кивнул, но не сказал, как долго мы пробыли в хижине. — Когда я убедился, что не смогу изменить твоего тела, когда понял, что хекуры ни за что тебя не покинут, я отнес тебя на лямках сюда.
— А если бы ты изменил мое тело, ты бы держал меня в лесу? Ирамамове застенчиво посмотрел на меня. Губы его разомкнулись в улыбке облегчения, но глаза туманило смутное сожаление. — В тебе обитает душа и тень Итикотери, — тихо промолвил он. — Ты ела пепел наших мертвых. Но у тебя тело и голова напе. — И молчание выделило эту последнюю фразу, прежде чем он добавил: — Впереди у меня ночи, когда ветер принесет твой голос вместе с голосами обезьян и ягуаров. И я увижу, как твоя тень пляшет на земле в пятнах лунного света. В такие ночи я буду думать о тебе. Он встал и столкнул каноэ в воду. — Держись поближе к берегу — не то течение понесет тебя слишком быстро, — сказал он, давая мне знак сесть в лодку.
— А ты не поедешь? — встревоженно спросила я.
— Это хорошее каноэ, — сказал он, подавая мне весло.
У него была красивой формы ручка, круглое древко и овальная лопасть в форме остроконечного вогнутого щита. — В нем ты спокойно доберешься до миссии.
— Подожди! — воскликнула я, прежде чем он отпустил лодку, и дрожащими руками стала раздергивать непослушный замок бокового кармана рюкзака. Достав кожаный мешочек, я подала его ему. — Ты помнишь камень, который дал мне шаман Хуан Каридад? — спросила я. — Теперь он твой.