— Но Мена не говорила…
— Они считают, что мы чересчур строптивые. Ты и я, Сидония. Они не одобряют… — Он слегка улыбнулся, когда сказал это.
Я ждала.
— Я честный человек, — продолжил он. — У туарегов свой кодекс чести.
— Я знаю, — прошептала я.
— Я был честен с тобой той ночью, когда сказал, что понимаю больше, чем ты думаешь. Я действительно понимаю, чего ты хочешь. Что ты хочешь сказать. И с того дня, когда я пришел в Шария Сура после того, как Манон причинила тебе боль, с того дня, когда ты прижала мою руку к своим губам и сказала, что думала о моих руках… С того дня мне очень трудно скрывать свои чувства. Ты отличаешься от всех женщин, которых я знал, Сидония.
Я смотрела на его губы.
— Ты боишься решиться и не хочешь жить, постоянно испытывая страх. Но ты заставила и меня бояться, Сидония. А я так долго не знал этого чувства, и страх посеял в моей душе сомнения. Я боялся, что, если попрошу тебя остаться со мной…
Он замолчал.
— Боялся чего? — спросила я снова почему-то шепотом.
— Я думал, что было бы лучше, если бы ты сказала «нет». Но если бы ты сказала «да», я бы переживал, думая, что со временем ты перестанешь чувствовать себя счастливой и захочешь вернуться к своей прежней жизни. Даже с твоими картинами. С Баду и Фалидой, с… с нашими собственными детьми. И того, что я смогу предложить тебе, будет недостаточно. Наши жизни такие разные, что…
Я потянулась к нему. И ощутила сладкий вкус дыни на его губах.
— Я вижу свою жизнь здесь, с тобой, — сказала я. Какая-то птица выводила на ветке трели.
— Ты видишь ее такой? И этого достаточно? — мягко сказал он, глядя мне в глаза.
Я подождала, пока птичка не закончит свою песню.
— Да, — сказала я. — Этого достаточно. «Иншаллах», — произнесла я мысленно.
Иншаллах.