«Та сцена», которая вызвала столько эмоций, не представляла из себя, на самом деле, ничего вульгарного или непристойного. Ну, в эмоциональном плане, возможно, да. Всё остальное оставалось за кадром и зависело от фантазии зрителя…
— А вы готовы были ее отыграть? — задал он встречный вопрос, догадываясь, о какой именно сцене зашел разговор. И, что понравилось, девочка не отвела взгляда. Скорее, он почувствовал сейчас некоторую неловкость. Ведь прекрасно знал ответ.
— Не знаю, — и всё же она попыталась выдержать «марку». — С первого раза наверно нет. Для меня такие эпизоды — новые и…
— И со второго, и с третьего, — произнес он с уверенностью, не став слушать до конца. — Не готовы вы еще к таким сценам. Да и, действительно, не нужна она там, — а вот в этом был уверен, как говорится, даже не на 100 — на 200 процентов. — Не будет её в картине, даже если бы и отыграли. Понять не могу, зачем её корректировали до такой степени, — действительно загадка, размышлять о которой, в действительности, не очень-то и хотелось. — По смыслу она там не ложится.
— Как вы не побоялись?
— Бурова самодур и крайне тяжелый человек, — не стал он отрицать очевидного, при этом продолжая с интересом наблюдать за своей неожиданной собеседницей. — Но снявшись у неё даже в эпизоде, вы на утро можете проснуться знаменитой. Но иногда, все же, необходимо ставить ее на место. Жестко. Грамотно и со знанием собственных прав.
— А если она разорвет с вами контракт? — а, учитывая выходку Константинова, по мнению Инги, такое вполне могло быть. И она, кажется, вот такого исхода очень боялась. А, возможно, просто боялась остаться один на один с самодуром-режиссером…
— Ну, если у нее финансы лишние и окупаемость фильма не нужна, разорвет, — обронил Константинов с одному ему понятной усмешкой. — Но она прекрасно понимает, что деньги, в данном конкретном случае, даны под меня. И я это тоже понимаю, — добавил он без каких-либо сомнений на данный счет. — Поэтому успокойтесь, никуда я не денусь. И через три дня мы с вами снова встретимся. А сейчас, извините, Инга, но у меня самолет через три часа.
А опоздать он не имел права. Пока был зажат в слишком жесткие временные рамки. Очень надеялся, что новый год внесет некоторые изменения во все сферы жизни. Особенно — в семейные. Не давали покоя слова Леры относительно того, что рискует он ребенком… И, в общем-то, не мог с ней не согласиться… Мальчишка должен быть с ним… И снова — вопрос во времени…
Сев в машину, очередной раз набрал номер, который давно успел выучить наизусть. И снова в ответ… Вне зоны действия сети…
А секунду спустя зазвонивший телефон высветил «СЫН». Вот его… Лишь на мгновение задумавшись, нажал «сброс». Не готов еще был говорить с сыном, который регулярно звонил на протяжении всех дух недель, даже чуть больше. Звонок повторился.
Убрав звук, Константинов, бросив телефон на пассажирское сиденье, на несколько секунд прикрыл глаза. Да, понимал, что им необходимо поговорить. Да и Рите обещал… Вот только сейчас, когда эта самая Рита, категорически отказывалась выходить на связь и на отрез не желала общаться с курьером… Не готов он оказался даже просто поговорить с парнем. И не потому, что не желал слышать, а из страха только усугубить проблему…
2
Санкт-Петербург. Плановое дежурство сегодня, что говорится, с самого начала не задалось. По скорой уже троих привезли. Одного после осмотра в неврологию отправили, по всем признакам — защемление, к хирургии не имевшее никакого отношения. Второй с аппендицитом на операционный стол экстренно пошел. Третий… Третий после осмотра и консультации был отправлен в хирургию под наблюдение до утра…
Константинов заканчивал с оформлением бумаг третьего поступившего, уточняя некоторые моменты с доставившей его бригадой скорой, когда в приемном покое появилась одна из сотрудниц клиники. Вернее, даже — приемного покоя.
— Дмитрий Алексеевич?.. — и в тоне её читалось непонятное для него недоумение. Складывалось ощущение, что вот именно его здесь и сейчас увидеть ожидали в последнюю очередь.
— Дмитрий Алексеевич, — подтвердил Константинов и, задержав на ней слегка недоумевающий взгляд, поинтересовался, — А что вы нам меня, как на призрак смотрите?
Если только не произошло чего-то, что, по каким-то причинам, упустил. В последние недели стал замечать за собой некоторую рассеянность. И причину знал отлично: человек, который вот уже две недели, как не брал трубку. Не припоминал он, чтобы в прежние времена Константинов-старший столь длительное время принципиально игнорировал его. А в том, что отец просто тихо мстит, сомнений не было. И от этого на душе становилось гадко. Понимал он отчасти отца. Но только — отчасти…