— Джимми, что же случилось? Я не понимаю! Все мы не понимаем! Ты слышишь? Слышишь эту тишину?! Мне кажется, замер весь мир! Господи, мой режиссер подсказывает мне, что я слишком экспрессивен! Да, я, черт побери, экспрессивен! Да, и это мое знаменитое телешоу! Сколько всего мы пережили в этой студии, Нью-Йорк, могу ли я сегодня сказать тебе добрый день?
— Да, Майк, ты совершенно прав! Это ужасный, ужасный день.
— Гаспаров провел худший поединок в жизни?
— Он в самом деле очень плохо играл!
— Мне кажется, он сломался. Эти русские — очень слабые люди! Мне кажется, все дело в их литературе.
— Все дело в Толстовстве!
— Да, Майк, ты совершенно прав. Специально перед эфиром я заехал в библиотеку. Для того, чтобы понять, почему русские проигрывают самые важные игры, действительно, стоит читать Толстого. Это очень странный писатель, у него такой необычный провинциальный язык, какие-то только русским понятные идеи.
— Да, Джимми, знаешь Мэл Гибсон как-то предлагал мне прочесть, но эфиры, Нью-Йорк, Нью-Йорк, ты, кстати, слышал о новой книге Элизабет О’Доннел?
— Нет, Майк.
— Она совершенно потрясающая! И мы плавно переходим к следующей части нашей программы.
Корпорации вовсе не нужно было участие человека. Нет. Они бы справились и без гениального гроссмейстера. Тодоров? К чему? Гораздо важнее было заставить Гаспарова просто поверить в то, что он играет не только против компьютера, но и против человека. А дальше дело было сделано. Гаспаров мог обыграть кого угодно, но только не себя. Поверив в то, что его обманули, Анни разрушился. После второй партии он так и не смог восстановиться. Еще много месяцев спустя он вспоминал пешку и словно заведенный продолжал долбить себе, что компьютер не мог, не мог сделать такой ход.
Нет ничего удивительного в том, что последнюю партию «Нью Кинг» играл алгоритмично и скупо, играл так, как должна была играть машина. Гаспарову становилось дурно, а «Нью Кинг» допускал ошибку за ошибкой и выигрывал.
Представители «Пинтела» начинали отмечать победу за несколько ходов до конца игры, и Гаспарову хотелось поскорее уехать домой.
На пресс-конференции русского шахматиста встретили овациями. Каждый пришедший считал своим долгом поддержать Гаспарова. Он отвечал на вопросы, и после каждого ответа зал взрывался аплодисментами.
Нью-Йорк переключал каналы, и уже к вечеру о Гаспарове забыли. Шахматист гулял по Манхэттену, и люди не узнавали его. Поединок закончился, и на арену выходили новые герои завтрашнего дня. Шахматы никогда не были популярным видом спорта. В сущности — скучное времяпрепровождение. Нужно думать, долго сидеть. Тем более проиграл русский, и, в общем-то, в очередной раз можно было говорить о победе американского интеллекта. Что бы они там себе ни думали, эти парни в ушанках, жизнь проходила здесь и сейчас. Пар из люков, шум саксофона, хот-доги, широкие авеню, заваливающиеся в лимузины Мэрилин Монро.
— Можно чизбургер?
— Колу будете, господин Гаспаров?
— Да, если можно.
— Почему же вы проиграли, господин Гаспаров?
— Не знаю, Сэм.
Анни потягивал холодную колу и думал о том, что, наверное, когда-нибудь ему представится шанс отыграться. Через год или два. Он поставит мат какому-нибудь новому «Нью-Кингу», и папарацци не оставят его в покое. Как сейчас.
В тот вечер он долго гулял. Тысячи небоскребов, зевак и машин. Миллион этажей. Экраны, на которых каждые десять минут крутили новость о том, что компьютер одолел человека, и серебряные автобусы с рекламой матча. В компании «Пинтел» в срочном порядке разбирали процессоры «Нью Кинга». и закрывали проект. Шахматный эксперимент больше никого не волновал. Результат был сделан. За несколько часов акции компании выросли на пятнадцать процентов, и, сидя на холодной скамейке, Гаспаров впервые в жизни чувствовал себя пешкой.