Когда он вновь открыл глаза, то оказался на какой-то телеге, едущей по какой-то дороге. Рядом шли люди в бедных одеждах больше смахивающих на лохмотья. На него посмотрел худощавый мальчик, увидел, что он открыл глаза, и улыбнулся, и в глазах его блеснуло что-то, зацепившее потаенное внутри.
Небо спокойное, лишь редкие облака бодро неслись, играя вперегонки. И чувство, переполняющее изнутри, греющее и придающее силы жить. Лежа на дребезжащей телеге, он наслаждался мгновениями свободы. Вдыхал воздух, вслушивался в звуки и голоса, пытался улыбнуться, когда лучи солнца падали на лицо. И пусть тело не слушается, пусть руки болтаются, не подчиняясь, главное, что теперь никто не отнимет свободу.
Люди вокруг говорили немного, шли все прочь из имперских мест, стремясь убежать прочь от непосильных налогов, от невыносимой жизни. Шли старыми почти заброшенными дорогами, пугая лесных зверей. Его кормили пару раз, обычно подходила девушка и вливала в горло что-то горячее, походящее на бульон из какого-то зверя или птицы.
Вечером кто-то в длинном плаще подошел и что-то влил в горло, тут же нахлынула дурманящая усталость, и, закрывая глаза, Русберг в расплывающейся картинке успел только заметить серебряно-золотой перстень под миской…
Бескрайнее черное от пепла поле идеально ровное до самого горизонта, в саже, от малейшего беспокойства срывающейся и взлетающей вверх на безветрии и обнажая скелеты людей, животных, птиц, смешавшиеся в одну костяную мозаику безумного художника. Черная плоскость на горизонте переходит в пылающие очертания лесов, клубящийся дым стеной застилает фиолетовое небо, скрывая разноцветные звезды, бесчисленно вспыхивающие и гаснущие. Завершал картину гибели кроваво-алый свет от сошедшихся в одном параде двух лун и солнца, переставшего сиять живым чистым светом, походя больше на агонизирующее око.
Мертвая тишина усиливала зловещность видимого, он не ощущал присутствия чего-либо живого по близости, будь то жучок в траве или птица в небе.
Впереди далеко на горизонте по ту сторону бескрайнего поля его взору предстали мириады существ, но он видел лицо каждого так ясно, как будто бы смотрел на расстоянии вытянутой руки прямо в глаза. Каждое существо, будь то человек, нелюдь, существо, источающее чистое сияние, от каждого исходила первородная ненависть, презрение, желание опустошить мир.
Среди этой бесчисленной армии некого было жалеть, ни один не был достоин сожаления. Их амбиции, фанатичность, безжалостность, маниакальное стремление к уничтожению всего, не соответствующего критериям идеальности, чистоты, порождали внутри непримиримую злобу. И не было среди них хоть одного менее запачкавшегося в убийстве недостойных, все были равны.
Кулаки сжались, и в них из праха сотворился фламберг, тлен павших на поле поднялся и устремился в кривое лезвие меча, пропитывая то, чернеющее с каждым мгновением. Вся ненависть павших, их боль, страх, скорбь, мучения питали фламберг силой, способной уничтожать миры, сокрушать армии, убивать богов. Лезвие с каждой частицей все сильнее полыхало черным пламенем, неистово бьющимся в порыве схватиться за живую плоть.
Собственное тело было иным, не тем, которое беспомощно лежало на телеге. Силы несравнимо велики, сущность иная, более полная, но все равно неведомая, любые попытки познать себя надвигались на невидимые преграды, которые он не мог сокрушить. Вскоре его окликнули, он обернулся и увидел, что наблюдающий с неба силуэт демона указывал вперед, и на лице его напряженный взгляд. Русберг обернулся, с ухмылкой смотря на продолжающие бездвижно стоять орды врага. Те не спешили идти в атаку. Знамена колыхались, хотя ветра и не было, сияющие доспехи словно насмехались над мирской сажей, поднимающейся в небо. Мир погибал, но еще не погиб, и только он остался, как последний рубеж. Уступи он сейчас, и мир погибнет окончательно подобно тем вспыхивающим и гаснущим звездам, что сотнями гасли на небе.
И там ведь в каждом миру были подобные ему, и в гаснущих на небе звездах означало, что они потерпели поражение. Но почему-то боги смотрели не туда, а на него, почему-то этот мир был важен всем. И вот он стоял здесь ради мира, который погибает, который стремятся погубить, который он когда-то… Стена, иная, отличная от тех, что стояли внутри его сознания, не давая осознать себя даже сейчас. Более сильная, настолько, что даже боги ее не сокрушат, даже Тени не заметили ее присутствия.