Ужасная Прелесть как будто не услышала его радости.
— А перед приходом приемный отец, рассказав ребенку его историю, встал перед ним на колени, обнял, заплакал… Когда пришел родной отец, фронтовик, с деревянным протезом вместо ноги, весь в медалях, усатый, герой, словом, и, бросив на пол котомку, протянул к сыну руки, мальчик отступил и сказал: «Ёk, сиз менинг отам эмассыз! Мана менинг отам!» Вы не мой папа, вот мой папа! И пальчиком указал, чтобы не оставалось сомнений. Маленький, а понимал, что делает взрослый выбор, на всю жизнь.
Мальчик молчал, уже не смея сказать слово.
— Начальник рассказывал, как они, дети, тайком провожали фронтовика до самого вокзала, как наказал отец. Одноногий солдат, хромая, шел по Ташкенту. Стуча култышкой, гремя медалями. Подсмотрели, как он пил в буфете, как, захмелев, упал, подойдя к вагону. Уехал, не осталось ни адреса, ни фамилии, и больше о нем никто не слышал.
— Грустно, — помолчав, все-таки сказал Мальчик. — И всё?
Ужасная Прелесть улыбнулась: в глазах и движениях губ — угадай-ка!
— С годами, да будет тебе известно, ничего не исчезает — ни боль, ни печаль, ни обида, ни вина, ни любовь. Человек мудреет, так принято думать. Но якобы пережитое на самом деле не перегорает. Тлеет, но так и не превращается в холодную золу. Чтобы дунуть, фу, и разлетелось! А начальник с годами… захромал, так он копирует запомнившуюся походку. Приглядись, едва заметно, но он всё же прихрамывает. И он бережет в себе это. Хотя бы это. Он сам рассказал…
Ужасная Прелесть засмеялась, шутливо толкнула Мальчика в плечо:
— Хватит философствовать! Тебе нравится в нашем лагере?
— Нет! — резко ответил Мальчик, насупившись от сладкого неудобства, в которое его опять повергло женское прикосновение.
— Мы плохо работаем? — Ужасная Прелесть отпрянула и шутливо надула губы. — Ну?..
— Просто я хотел на море, — торопливо опроверг ее подозрение Мальчик. — Просто я в Крым настроился, а потом раз, и получился Шахристан.
Ужасная Прелесть рассмеялась:
— Ой, уморил, къозучигъым! Раз, и Шахристан!.. А с моими предками, знаешь, тоже подобный фокус произошел. Жили-были крымчанами, а потом — раз! — и стали среднеазиатчанами! Моих родителей и бабушек во время войны из Крыма отправили сюда, в Среднюю Азию…
Мальчик понял, что это не смешно, теперь он боялся раньше времени о чем-то судить, и без улыбки вежливо спросил:
— А дедушек?
Ужасная Прелесть продолжала улыбаться:
— Одного уже не было, а второй на то время еще с войны не пришел. Потом он демобилизовался, и поехал всех искать, и долго искал, и нашел, и так далее.
— Всё закончилось хорошо на этот раз, — подсказал Мальчик.
— Вот именно! Совсем другое дело!
Ужасная Прелесть перестала смеяться, задумалась, затуманился ее взгляд, в глазах, матовых углях, ожили оранжевые зайчики — дробинки закатного эха.
«Они говорили, я помню, — мы вернемся… Но их уже нет, а вернёмся мы, их внуки, — эхом, следом… Иными, воспитанными другой землёй, не тем хлебом… Но будем из гордости называть себя — теми… Неся дух Средиземноморья, на самом деле, — только в генах… Эхо, несущее дух… Возможно ли такое, как ты думаешь?»
Сейчас Ужасная Прелесть показалась ему гармонирующей с ее рассказом, с ее сомнением, в котором плавал сказочный, не только ее, но и его, Мальчика, Крым. Она была в синих джинсах, вверху плотно облегающих ее ноги, которые, наверно, — как страшно посмотреть вниз, — оканчиваются плоским раздвоенным хвостом: так есть на самом, волшебном, деле, — но стоит сделать попытку запечатлеть это человеческим оком, и хвост превратится в две ступни, обутые в белые кроссовки. Сейчас на Ужасной Прелести не форменная блузка с красным галстуком, а свободный джемпер крупной вязки, с поперечным рисунком, похожим на размытый орнамент: белая волна сотней корешков врастает в голубую зыбь, переходящую в сочную синеву, ровно подрезанную лиловой полоской. Над двумя ворсистыми холмиками, из глубокого выреза, как из размашистой чаши, выглядывают острые ключицы, и блестит гладкая смуглая кожа на жгутах мышц и сухожилий, — и вот уже не русалка, а лебедь на лимане: вечер, грусть…
«Ты мне нравишься, правда. Наверное, думаешь, что я так говорю потому, что… Нет-нет, я не боюсь, джанчыгъым, сердечко моё, я с детства как птица!»
Кто это говорит? Двигаются ли губы Ужасной Прелести? Или это очарованная Арча подает голос, обращенный не к нему?
«…Яркий лучик. Выскочил из прошлого. Поударялся в сотни зеркал памяти. И оказался здесь. Отражением, эхом. Солнечным зайчиком-ангелочком. И пронзил насквозь… И уставший, свесив крылышки, примостился рядом. Тёплый, но всего лишь след! Приходит ли святое — не мнимостью? Как ты думаешь? Не нравится след, мой ягнёночек? Ну, оттиск. Проекция. Нет? Тогда есть более понятное — тень… Но не надейся, слышится мудрый, но жестокий голос! Перспектива — мишура и конфета, осыплется и растает…»